Приключения бравого солдата Швейка в русском плену   ::   Ванек Карел

А то бормочешь, а я ни слова не пойму. Эх ты, дерьмо!

Невозможность договориться с русским сильно мучила его. Он вспоминал о собраниях в Праге, на которых ораторы говорили, что Чехию спасёт русский народ и что он принесёт ей освобождение. И если бы Швейка спросили теперь, что он думает о русских и чехах, он сказал бы:

– Они говорят хорошо и пиво пьют здорово, все эти депутаты; они ведь болтуны и глупы, как ступени на Петринской башне. Никто из них ничего не понимает…

Швейк ничего не боялся, потому что русские солдаты были с ним добры; он дружески разговаривал с ними и с интересом смотрел, как они завёртывали ноги в портянки, пропотевшие в высоких сапогах; портянки эти были большей частью из мешков; Швейк узнал уже, что «садись» означало остановку и отдых, а «пойдём», «пошёл, пошёл» было командой к продолжению пути. Он исполнял эти два приказания, как хорошо выдрессированная цирковая лошадь.

Он все думал о том, какой царь у этих солдат, и пытался расспросить, называл ли он их в манифесте о войне «мои дорогие солдаты». Но на каждое слово, которое он по этому поводу произносил, он получал только: «Да, да!» или «Хорошо!» И наконец он сказал сам себе: «Должно быть, они больше ничего и не умеют говорить».

Когда однажды русский солдат вместе с хлебом дал ему кусок сала, папиросу и сахару, говоря при этом что-то непонятное, Швейк пришёл к окончательному заключению насчёт русского царя; он положил солдату руку на плечо и сказал:

– Послушай, ты, бородач, а ваш царь, кажется, порядочный человек?

И солдат опять на это ответил, как граммофон:

– Да, да, да, хорошо, хорошо!

В этот день знания Швейка в русском языке пополнил казак, который вёл его в штаб дивизии, отдыхавшей в тылу фронта; он осмотрел ранец Швейка, взял оттуда последние консервы и, открывая коробку, спросил пленного:

– У тебя только одна… мать? Ты почему их сожрал? А табак турецкий у тебя есть, мать!..

И Швейк, охваченный радостью, что имеет возможность запомнить часто повторяющееся русское выражение, отвечал:

– Консерва хорошо, турецкий табак да-да, нажрись, вор… мать!

Между ними завязалась дружеская беседа, и Швейк с удовольствием увидел, что казак относится к нему с уважением и, обращаясь к нему, по-приятельски улыбается:

– Вот военнопленный! Русские слова знает и понимает! Молодец, мать!..

За тот небольшой промежуток времени, пока они шли вместе, Швейк заметил, что его провожатый, с кем бы ни говорил, никогда это «мать!..» не пропускает и не забывает упомянуть в начале или в конце каждой фразы и что солдаты, отвечавшие ему на вопросы, также держались этого правила; из этого Швейк понял, что вопрос идёт о каком-то общепринятом выражении, которое свойственно людям хорошо воспитанным и порядочным.

Когда казак передал Швейка в канцелярию штаба дивизии, в дверях показался молодой, высокий офицер, который пытливо посмотрел на пленного и спросил его:

– Ты где попал в плен… мать?

Швейк охотно и без колебаний ответил:

– Осмелюсь доложить, у Брод… мать, господин лейтенант. Почти у самой границы меня забрали, мать!..

При выражении этой учтивости офицер подскочил, ударил Швейка по правой и левой щекам, а затем закричал:

– Кто тебя научил, мать?.. Так нельзя, нельзя говорить с начальством! Сукин ты сын… мать!

Видя, что офицером овладело бешенство, что он начал ругаться и трястись от злобы, Швейк понял, что он ответил неудачно. Взяв под козырёк, он сказал:

– Прошу прощения. Видно, у вас тут ничем нельзя злоупотреблять; сознаюсь, что сказал лишнее. Я, господин лейтенант, ещё не научился по-русски, знаю только эти слова.

Офицер свысока посмотрел на Швейка и, выйдя из хаты, хлопнул дверьми.