Приключения бравого солдата Швейка в русском плену   ::   Ванек Карел

– Вот, брат, как надо! Это махорка, русский табак!

Через час Швейк за пятак достал у одного солдата пакетик с махоркой, сделал цигарку из обрывка «Тагеблатта», который остался у него в мешке от того времени, когда подпоручик Лукаш следил по газете за великими победами австрийцев, и подал её капралу, с которым у него завязалась дружба:

– На, сделай себе тоже такую ножку! Они её называют «козья ножка». Черт её знает, что это такое! Ну вот, товарищи, мы скоро всю Россию узнаем, только потихоньку да помаленьку. Хорошо! Да-да!.. …мать!

Через десять минут их снова окружили русские новобранцы, возвращавшиеся с военных упражнений. Заметив швейкову трубку, они загоготали от удовольствия.

– Вот, пан, хорошо! Трубка у него здоровая! Ну как, земляк, скоро война кончится? Много у вас офицеров?

И Швейк, чувствуя удовольствие от того, что на него обращено всеобщее внимание, сказал:

– Хорошо, да-да-да, – протягивая это «да», как засыпающая курица.

К обеду русский солдат принёс две миски, рассчитал пленных по десяти и, не говоря ни слова, указал на миски. Пленные столпились вокруг и принялись хлебать щи. Затем солдат пришёл с кусками говядины, нанизанными на прутья, и с двумя караваями хлеба. Он ушёл и снова принёс в шапке сахару, дал каждому по два куска, и его простодушное, доброе лицо заулыбалось.

– Хорошо в плену, а? Не нужно было воевать! Ничего, в России, в лагерях будет вам хорошо!

Но к вечеру к сараю пришли казаки, защёлкали нагайками, закричали: «Поднимайся, пошёл, пошёл!» – и погнали пленных во двор, а со двора на площадь.

На площади стояли ряды солдат, множество пушек и возов с хлебом, а в углу – бесчисленное голубовато-серое стадо пленных.

К ним подогнали кучку, в которой был Швейк, сейчас же всех окружили, начали орать: «Пошёл, пошёл!» – сами сели на копей, там-сям прошлась нагайка по голове или по спине зазевавшегося пленного, и процессия двинулась вперёд.

По всем дорогам в полях, куда только достигал взгляд, можно было видеть отступающих солдат и обозы. Русские опять отступали – с нервной, раздражительной торопливостью.

Спустя час пленных нагнала тяжёлая артиллерия и въехала в их ряды. Казаки нагайками отгоняли австрийцев в сторону. Потом дорога вообще стала тесна для орудий и повозок, и пленные должны были идти в стороне полями, лугами и болотами.

Так шли до утра без отдыха, а сзади казаки подгоняли отставших ударами кнута. Перед рассветом пленных согнали в широкую долину, разрешили им сесть и отдохнуть часок.

Потом стала слышна непрерывная канонада, снова раздалось: «Пошёл, пошёл!» – и измученная, истерзанная, сонная и голодная масса пустилась в поход. В полдень прошли Кременец, к ночи достигли Шумска.

Там менялось этапное начальство. Пришли русские унтеры с фонарями и начали кричать: «По четыре! Становись по четыре!»

Потом шли и считали, путались, ругались, возвращались, снова, снова считали, опять ругались и путались. Потом распустили пленных по ригам. Но едва те легли, – вернее, свалились на землю, опять явились солдаты с криком: «Выходи, выходи! Надо вас сосчитать!»

Все должны были выйти на улицу. Русские солдаты выстраивали пленных по четыре в ряд, а какой-то офицер ходил, тыкал в первого в ряду пальцем и считал: «Раз, два, три, четыре…» А когда дошёл до цифры сорок, спутался, вернулся и начал снова. На сорока опять споткнулся и начал орать:

– Вот, сволочь германская, австрийские морды! До самой смерти их, проклятых, не сосчитаешь! Нужно им каждому морду набить!

А Швейк, удивлённый такой слабостью в математике, не удержался, чтобы не сказать, когда офицер прошёл мимо него:

– Братец, мне кажется, ты считать не умеешь. Не дай Бог, если я у тебя пропаду: тогда тебе ваш царь снесёт голову.

Считали их до рассвета, гнали в риги, из риг – опять на улицу, но так и не сосчитали. Наконец офицер послал их ко всем чертям, сказал им на ночь »…вашу мать, сукины дети!», и Швейк, все время бывший с капралом, наконец-то добрался до заслуженного отдыха.