Тринадцатая рота (Часть 2)   ::   Бораненков Николай

Ганса избавил от льняного покрывала пудовый снаряд, разорвавшийся как раз на том месте, где стоял его батальонный миномет. От Ганса и миномета осталось лишь мокрое место.

- А всему виной, - заговорил, сидя на облучке, кучер Прохор, - только одни лишь дырки. На кого ни глянь - у каждого дырка. У кого в голове, у кого в животе... Ох, уж эти злосчастные дырки! В зубах их вон латают свинцом, цементом... А вот в прочем также латать их покель не научились. А как бы здорово было! Пробили башку ан живот - раз-два глинкой замазал и пошел. И никто бы из них тут не валялся. И каждый получал бы то, что хотел. Но фюреру, видать, важно не это. Важно, что они победили.

- Да-а, - вздохнул Гуляйбабка. - По всему видно, тут фюрером одержана великая победа!

Пытаясь сосчитать убитых, Гуляйбабка успел, однако, увидеть, а скорее по слабым звукам хриплого оркестра, долетавшим с подножия высоты, сумел определить, что там идет церемония захоронения новых "национальных героев" фюрера, и сейчас же поспешил туда.

К тому моменту, когда карета, прямо по овсу, спустилась в низину, с первой огромной могилой было покончено, и погребальное начальство вместе с жиденьким пятитрубным оркестром перебазировалось к новой яме, доверху наваленной "национальными героями". Следом за начальством семеро полицаев с траурными повязками на рукавах рубах и костюмов несли венки, березовые кресты и каски. Третью яму еще только копали, но к ней уже подвозили и подносили убитых. Делом этим были заняты и мужики из окрестных селений. Работа у них шла сноровисто. Одни дружно нагружали, другие с гиком и свистом гоняли по высоте дровни и телеги, а щуплый, неказистый мужичишка в заячьей шапке приспособил под транспортировку убитых копновый волок и таскал к могиле сразу по пять-шесть трупов.

Осмотрев вторую могилу и найдя ее заполненной доверху, готовой к засыпке, начальник, возглавлявший похороны, снял с головы кожаную кепку и, промокнув платком потную лысину, приготовился было двинуть речь, но, увидев рядом остановившуюся карету и скачущих вслед всадников, он, поперхнувшись на слове, умолк. Еще с минуту он простоял так, недоумевая и рассматривая пожаловавших на похороны, но едва Гуляйбабка сбросил с плеч дорожный плащ и повернулся грудью, украшенной Железным крестом, оратор сорвался с места и подбежал рысцой к карете.

- Честь имею представиться! - вскинув руку и стукнув каблуками, произнес подбежавший толстяк. - Бургомистр местного городка Ляксей Ляксеич Козюлин.

- Что здесь происходит? Извольте доложить! - приказал тоном высшего начальства Гуляйбабка.

- Так что погребение. Похороны. Воздаем почести... Сделали все возможное. Венки, кресты, оркестрик... Коль что не так - извините. Мы всей душой. Старались...

Быстрой, порывистой походкой Гуляйбабка обошел одну могилу, другую, толкнул носком ботинка березовый крест - и он повалился.

- И это вы называете похоронами, возданием высоких почестей доблестному фюрерскому воинству? Да вы знаете, кто вы? Вы, господин Козюлин, преступник. Предатель! Вас надо немедленно в гестапо.

- Господи! Мать пресвятая богородица, заступница, - побелев, закрестился Козюлин. - За что же? За какую провинность? Ведь я всем сердцем... всей душою.

- Вижу я вашу душу. Насквозь вижу. Где выбрали кладбище? Кто вам дозволил хоронить "национальных героев" в кустах?

- Да ведь тут лесок, птички, цветочки по весне...

- "Птички", "цветочки", - передразнил бургомистра Гуляйбабка. - Чихать хотел фюрер на твоих птичек и цветочки. Ему важно, чтоб верные ему солдаты были похоронены на видном месте. У всех на глазах, а не где-то в собачьих кустах. И если завтра об этом вашем кладбище узнают в гестапо, вам, господин бургомистр, наверняка болтаться в намыленной петле.

Бургомистр упал на колени:

- Простите! Не погубите.