Белая дорога   ::   Коннолли Джон

Он оставался неподвижен, как крепость, противостоящая их приливу, он стоял лицом к морю, и оно не звало его, как других, которые шли по Белой дороге через болота к океану. Вместо этого Сайрус увидел старую машину, которая стояла на черной дороге, извивавшейся вдоль побережья, с включенным двигателем; в лобовом стекле отражалось звездное небо. Дверца открылась, и он понял, что время пришло.

Он выбрался из болота, поднимаясь вверх по камням и металлу, и направился к ожидавшему его «кадиллаку», тонированные окна которого позволяли видеть только тени фигур, находившихся внутри. Когда Сайрус остановился у капота, окно со стороны водителя медленно опустилось, и он увидел человека за рулем — лысого мужчину с неестественно широкой улыбкой; красная рваная дыра зияла на его грязном плаще спереди, как будто бы он умер оттого, что его насадили на кол. Смерть будет вечно навещать Стритча, и, пока Сайрус рассматривал его, рана затянулась, а затем снова появилась, и в этот момент глаза мужчины в агонии выкатились из орбит. Но все же он улыбался Сайрусу и призывно махал ему рукой. Рядом с ним с трудом можно было заметить девочку в черном. Она пела, и Сайрус подумал, что ее голос был одним из самых чудесных звуков, которые он когда-либо слышал, — даром Божьим. Затем ребенок начал меняться и стал женщиной с пулевым ранением в изуродованное горло; пение прекратилось.

Мюриэл, подумал Сайрус. Ее зовут Мюриэл.

Он стоял у открытой дверцы. Сайрус положил руку на ее край и заглянул внутрь.

Человек, сидящий на заднем сиденье, был окружен паутиной. Маленькие коричневые пауки двигались вокруг него, непрерывно сплетая кокон, который удерживал его на месте. Его голова была разбита, разорвана на куски выстрелом, но Сайрус все еще видел клочья его рыжих волос. Глаза мужчины были едва видны сквозь паутину и складки кожи, окружавшие глаза, но Сайрус заметил в них боль, которая возобновлялась вновь и вновь, когда пауки впивались в него.

И Сайрус наконец понял, что своими поступками в земной жизни мы создаем себе ад, в котором будем пребывать в ином мире, и что его место теперь здесь. Навсегда.

— Прости меня, Леонард, — сказал он и впервые с тех пор, как был мальчишкой, услышал, насколько жалобно, неуверенно звучит его голос. Странно, здесь раздавался только его голос, все остальные молчали. И он знал, что этот голос всегда был среди тех, которые он слышал, но Сайрус предпочитал не слушать его. Это был голос, взывавший к совести и жалости, голос, к которому он был глух всю свою жизнь.

— Прости меня, Леонард, — снова повторил Сайрус. — Я проиграл.

Рот Падда открылся, из него полезли пауки.

—  Поехали, — сказал он. — Нам очень далеко ехать.

Сайрус забрался в машину и сразу же почувствовал, как по нему ползают пауки. Началось плетение новой паутины.

Машина направилась по дороге, уходящей от моря вдаль, через болота и прибрежную траву, пока не затерялась в темноте на севере.

* * *



Здесь, у края могилы, выросла высокая трава. Корни ее закрепились в грязи и легко выдернулись. Я не был у них с лета. Служащий, который следил за небольшим кладбищем, болел, так что, хотя тропинки и были расчищены, сами могилы заросли сорняками. Я выдрал траву и побросал ее в одну кучу.

Вот теперь имя малышки Дженни было хорошо видно. Я стоял, водя пальцем по выбитым буквам, потом снова принялся за расчистку могилы.

На меня упала тень: женщина опустилась возле меня на корточки, расставив ноги, чтобы уравновесить свой живот. Я не смотрел на нее. Я плакал, хотя не понимал почему, ведь больше я не чувствовал ужасной, убийственной тоски, которая опустошала меня и сводила с ума. Я чувствовал облегчение и благодарность к Рейчел за то, что она в первый раз здесь рядом со мной, потому что это правильно и потому что мне необходимо, чтобы она была здесь, чтобы я смог, наконец, показать ей это. Но слезы все текли.