Барабаны осени. О, дерзкий новый мир!   ::   Гэблдон Диана

Джейми не был рожден лэрдом, но смерть старшего брата сделала его наследником Лаллиброха, и с начиная с восьмилетнего возраста в нем воспитывали чувство ответственности за его владения, за благополучие земель и арендаторов, учили ставить дела земли превыше своих собственных. А потом явился Карл Стюарт, и начал свое безумное шествие к славе; он был словно некий огненный крест, увлекший своих последователей к разгрому и смерти.

Джейми никогда ни в чем не упрекал Стюарта; он вообще никогда не говорил о Карле Стюарте. Точно так же он никогда не упоминал и о том, во что лично ему обошлась вся эта авантюра.

Но теперь… все могло вернуться. Новые земли, пригодные для обработки и фантастически плодородные, и возможность устроить весь свой клан, всю свою родню под своим теплым крылышком. Это просто похоже на Книгу Иова, подумала я, — все эти сыновья и дочери, и верблюды и лошади, уничтоженные так небрежно — и вновь возрожденные в жесте сумасбродной и расточительной щедрости.

Я лично всегда относилась к этой части Библии с некоторым сомнением.

Конечно, один верблюд мало чем отличается от другого, но вот о детях этого уж никак не скажешь. И хотя Иов вроде бы воспринял замену своих детей как простую справедливость, я никогда не могла удержаться от мысли, что умершая мать всех тех детей вполне могла иметь на этот счет совершенно другое мнение.

Не в силах усидеть на месте, я снова подошла к окну и уставилась в темноту, ничегошеньки в ней не различая.

Но мое сердце билось так сильно не просто от волнения, и не оно заставило мои руки повлажнеть; тут был еще и страх.

При том, как обстояли дела в Шотландии — а они обстояли так после восстания Стюарта, — конечно же, не составило бы труда найти желающих эмигрировать.

Я уже видела корабли, входившие в порты Индии, видела их и в Джорджии, — трюмы этих судов были битком набиты беглецами, настолько истощенными и оборванными, что они казались мне уж слишком похожими на узников концентрационных лагерей, — просто живые скелеты, едва шевелящие конечностями, бледные, как мясные черви, после двух месяцев, проведенных в темноте под палубой.

Но, несмотря на дороговизну и все трудности переезда, несмотря на боль разлуки с друзьями и родственниками, с самой своей родиной, — иммигранты потоком лились на американскую землю, сотнями и тысячами, таща на спинах детей (тех, которым удалось выжить в пути) и все свои пожитки в маленьких рваных узлах; они высаживались на берег, нищие и потерявшие надежду, и ища вовсе не богатства, а всего лишь стараясь остаться в живых. Им нужен был всего лишь один-единственный маленький шанс.

Я лишь недолго пробыла в Лаллиброхе прошлой зимой, но узнала, что там было немало таких арендаторов, которые оставались в живых лишь благодаря доброте Яна и молодого Джейми, поскольку урожая с их участков не могло хватить на прокорм семей.

Но помощь, оказываемая от чистого сердца, не могла продолжаться вечно; я узнала также, что и без того небогатые запасы главного поместья иногда раздавались почти до последней крошки.

А кроме Лаллиброха, были еще и знакомые Джейми в Эдинбурге, контрабандисты и подпольные производители шотландского виски, — и весьма многие из них ударились в разного рода противозаконную деятельность только для того, чтобы прокормить родных. Нет, найти желающих переселиться в Америку и осесть рядом с ним Джейми нашел бы без труда.

Проблема была лишь в том, что ради поиска людей, подходящих для цели освоения новых земель, Джейми пришлось бы отправиться в Шотландию. А в моей памяти то и дело вспыхивала некая гранитная могильная плита во дворе некоей шотландской церкви — кирки, стоявшей высоко на холме, над вересковыми пустошами и морем.

«ДЖЕЙМС АЛЕКСАНДР МАЛЬКОЛЬМ МАККЕНЗИ ФРЕЗЕР», вот что было выбито на этой плите… а ниже стояло мое собственное имя — «Любимый супруг Клэр».

Мне предстояло похоронить его в Шотландии.