Пирожок с человечиной   ::   Кассирова Елена

Постучались две остроглазые тетки в засаленных халатах. Долго и улыбчиво смотрели на Костю. Наверно, узнали по фото в летних газетах. Кроме того, Костино лицо красовалось теперь в «Этом Самом» над разными рубриками.

По коридору пробухало, вошла грузная и в фартуке баба на отекших ногах. От отеков ноги внизу, казалось, перевязаны нитками. Сказала, произнося рязански «е» как «я»:

– Здравсгвуйтя. Я Матрена Стяпанна. Катярина Явгеньна? Ну, и живитя на здоровья.

– Тараканов много.

– А ну их в задняцу.

Тетки исчерпали вежливость и ушли.

– Надо переклеить обои, – робко сказала Катя.

– Не надо, – сказал Костя. – Перевезешь книги, купим торшерчик «Линь-розэ», на стол – компьютер, на стену – плакат или репродукцию. Будет классно.

Подошли к большому для такой комнатенки, немытому окну. Кладбище, просторы. Посидели на подоконнике.

– Довольна?

– Да, представь себе.

– Не пойму, как тут жить постоянно, – все же сказала Катя, когда они выходили. – Повеситься с тоски. Сплошной коридор.

– А что, – сказал Костя, оглядывая коридорный туннель, – в Америке полно таких же. Нормально.

На площадке у лифтов приванивало, но не очень. Перешибал запах хлорки. Расстаралась уборщица-халтурщица или сами жильцы. Сыпанули, а смыть поленились.

Выше, на лестнице на чердак, решетка была закрыта, посередке большой старый замок.

На ступеньках под решеткой во тьме спал бомж, уютно наложив ступню на ступню. Обмотки вроде портянок и опорки – рядом.



4

СОРОСОСОСЫ И ПРОЧИЕ СВЕЖИЕ СИЛЫ

Костя переехал в «свежую» Катину квартиру 1 сентября и угодил, действительно, в свежесть. Радостные дети несли цветы. Митино нежно дышало детской слюной, фруктовой шипучкой с киндер-шоколадками и еще флоксами, страстно любимыми Костей как воспоминание о детстве, когда живы были папа с мамой.

Обедать приехал Катин брат, пятиклассник Жэка. С сестру ростом, с хорошеньким точеным, как у Кати, личиком, но без Катиного голодного блеска в глазах. Щеки у Жэки – кровь с молоком. Нагулял на эскимо и чипсах.

Жэка тоже смотрел довольно. Он обожал сидеть не дома.

Ради уюта Катя потрудилась изо всех сил. Помыла заляпанные жиром плиту и посуду. Приготовила куриные окорочка. Костя открыл маленькую бутылочку «Мондоро Асти», разлил роскошную шипучку всем поровну.

Жэка бредил зарабатывать, чтобы тоже снимать фатёру. Вынул зеленую бумажку, помахал. Денежки, мол, уже есть.

– Может, и девочки есть? – буркнула Катя.

– Где денежки, там всё, – сказал акселерат.

Еле уговорили его ехать домой. Костя обещал отвезти до автобуса на «Субару», хотя остановка 777-го была рядом.

Прошли первые цветочные сентябрьские дни. В доме стало тише, и совсем тихо на последнем этаже.

Увядающая осень летела. Листва редела, света становилось все больше, и светлое Митино казалось полюсом темному царству центра.

Касаткин осматривался.

Костя оказался прав. Народ тут именно жил. В Доме на набережной сосали госбюджет, а в Митино питали его. Но после дефолта все стали ловчей. Работали кто законно, кто нет, кто и так и этак, или вроде бы так, а на деле – этак, или – этак, а на деле – так. Делали что могли и зарабатывали как умели. Шустрый доморощенный бизнес двигал экономику. Заработок укрывали от налоговиков и считались нищими. Но в митинских магазинах салями, мортадела и брауншвейгская колбаса шли хорошо.

Костины соседи были типичными митинцами.

Матрена Степановна, первая дверь у входа, пекла свою выпечку, кормила всю округу. Котлетная фабрика в ближнем Пинякино производила меньше и хуже. Вдобавок Матрена прикармливала в уголке на площадке собак и местных бродяг. С четырех утра в коридорной кишке стоял умопомрачительный запах горячего пирожкового теста. Даже звалась Харчихой по фамилии Харчихина.