Благородство ни при чем   ::   Монро Люси

– Ты говоришь, будто он тут вовсе ни при чем. В мировой истории известен только один случай непорочного зачатия, и Эрон не имеет к нему отношения. Этот ребенок родился из мужской спермы, у которой есть донор.

У Дженни был на всю эту ситуацию свой взгляд, и взгляд выстраданный. Замешенный на чувстве вины, что никогда до конца Веронику не покидало.

Она не могла признаться сестре, что главной причиной, по которой она не могла рассказать Маркусу о ребенке, был страх, что Эрона могут у нее забрать. Она была убеждена, что Маркус способен на такое. У него хватит и жестокости, и цинизма, чтобы лишить ее единственного смысла существования. Допустим, она расскажет ему о сыне. А дальше? Как отнесется Маркус к тому, что его ребенка будет воспитывать женщина, запятнавшая себя предательством компании, в которой работала? Сочтет ли ее Маркус способной стать хорошей матерью его сыну или сделает все, чтобы лишить ее родительских прав?

Дженни не знала, какую цену пришлось заплатить Веронике зато, чтобы дать ей возможность лечиться за границей.

И Вероника никогда ей об этом не скажет.

Эту ношу ей суждено нести одной всю оставшуюся жизнь. Дженни была, как все в ее возрасте, максималисткой. Она делила жизнь на черное и белое и отлично знала, что хорошо и что плохо. До определенных событий и сама Вероника считала себя принципиальной и порядочной и думала, что никогда не сможет поступиться принципами. Страшно вообразить, какой чудовищный разлад случился бы в душе у малышки Дженни, узнай она о том, что ее сестра пошла на преступление против собственной совести, дабы дать Дженни шанс выжить.

Вероника и сама не раз возвращалась мысленно к тому времени, спрашивая себя, не было ли иного выхода из ситуации, но ни тогда, ни теперь она его не видела.

Ей не на кого было положиться, кроме как на себя, с того самого дня, как в двадцать лет она потеряла родителей. То, что у нее появился любовник, ничего не изменило. Маркус сразу дал понять, что на него она может не рассчитывать.

Никаких уз.

Никаких обещаний.

Никаких сестер, умирающих от лейкоза крови, от которого не было лекарств, одобренных Эф-ди-эй [3] и допущенных к применению в США.

Вероника смотрела на сестру, поглаживая шелковистую белокурую головку Эрона, и чувство вины уходило, уступая место глубокому удовлетворению.

Лечение оказалось успешным.

Болезнь Дженни отступила, и прежняя живость возвращалась к сестре. В шестнадцать Дженни была так слаба и бледна, что кожа ее походила на серую папиросную бумагу. В семнадцать с половиной она была уже почти той же жизнерадостной и взбалмошной девчушкой, с которой Вероника вместе росла и которую стала растить сама. Настолько взбалмошной и колючей, что у нее хватало духу спорить с Вероникой о том, стоит ли говорить Маркусу Данверсу о его сыне.

– Он сказал мне, что не хочет брать на себя никаких обязательств. Он никогда мне не лгал. – Вероника не верила в то, что ее аргументы могут остановить тираду младшей сестры, но она должна была попытаться.

Дженни аргументы сестры не убедили. Глаза младшей горели гневом.

– Ему тридцать лет. Он должен был к этому возрасту усвоить, что такое ответственность. – Дженни замолчала, и выражение ее лица изменилось – сделалось задумчивым и печальным. – Тебе не приходило в голову, что он имеет право знать о своем сыне? Из того, что ему не хочется иметь жену, не следует, что он готов отвернуться от собственного ребенка.

Еще как приходило. При одной мысли о том, что она, возможно, лишает Маркуса радостей отцовства, тех глубоких взаимных чувств, что могут быть у отца с сыном, она ощутила, как сердце сжимается от боли.

– Очень мудрое наблюдение для подростка, – сказала, не удержавшись, Вероника.

Дженни, прислонившись к кухонной стойке, пристально смотрела на сестру.