Боковая ветвь   ::   Степановская Ирина

Боялся, наверное, что, привязавшись к ребенку, окончательно потеряю свободу.

Катя крепче прижала Митьку к груди. Серов заметил, что ямочки на щеках у нее остались, несмотря на то что она похудела. «Как у бабушки, — подумал он. — А у Наташи лицо было гладкое, как перламутровая раковина. А может, это пудра у нее была такая?» Катя сказала:

— Я никогда не буду заниматься наукой! Он удивился:

— Почему?

— Наука разобщает людей! Маме никогда ничего не было интересно, кроме ее работы! Ей даже было неинтересно с тобой!

— Не надо так, Катя!

— Она не видела, как рушится наша семья. А я видела, я замечала…

— Катя! Нельзя!

— Нет, можно! Я даже из дома ушла, чтобы не участвовать в том безумии, которое происходило.

— Я изменял маме, и она это знала.

— Я тоже знала, но виновата была она. Ей не надо было выходить замуж вообще! И я ей была не нужна. Она всегда была сама по себе! А ведь это эгоизм, правда, папа?

— Нет, Катя. Нет! Она была слишком умна, чтобы оставаться только в рамках семьи. Еще она была очень гордой. Она успела много сделать в своей жизни. И для себя, и для других.

— Больше тебя?

— Гораздо.

— Не верю!

— И тем не менее это так. Но для меня это сейчас не важно. Главное, чтобы вы с Митькой были здоровы. Посмотри, он заснул… — Серов нежно погладил ребенка.

— Я сейчас уложу. — Она продолжала сидеть.

— Катя, — сказал он ей после молчания, — ты только пока не выходи замуж! Пусть Митька хотя бы немного подрастет! Я без вас буду очень скучать…

Он сидел рядом с ней с таким грустным и таким усталым видом, что, глядя на него, уже невозможно было даже предположить, что женщины когда-то вились вокруг него будто бабочки. Катя посмотрела ему в лицо с каким-то непонятным укором.

— Папа! Ты ничего не понял! Я тебя очень люблю! Давай всегда будем жить вместе. Только втроем. Ты, я и Митька!

Всегда! — сказала она и добавила, как говорила когда-то давно Наташа: — Я буду тебе хорошей женой!

Серов понял, что эту мысль она вынашивала давно. В сумятице чувств он вскочил и бросился вон из комнаты, заглянул в кухню, в ванную, выскочил в кабинет и в волнении сел там в углу на диван. На его письменном столе, за которым теперь занималась Катя, стояла фотография Наташи. Она была снята осенью в парке. От деревьев плыли вечерние тени, солнце сквозило по стволам сосен, но Наташа была почему-то под зонтом. В руках у нее был букет желтых листьев. А в самом углу снимка было видно, как вверх по сосне кинулась белка. Видно, белка случайно попала в кадр. Парк был тот самый, старый, недалеко от их дома. Ему даже казалось, что и место было знакомое, там они когда-то любили гулять. Но давно уже не гуляли. С Митькой теперь начать ходить, что ли?

Он не помнил, когда он фотографировал Наташу в последний раз. Если судить по ее пальто, то, должно быть, это было не так давно, около двух лет назад. Но он ничего такого не помнил.

Наташа смотрела прямо в объектив и улыбалась. Но теперь ему казалось, что все-таки она смотрела не на него, а куда-то еще, значительно дальше и выше, и будто хотела сказать ему или кому-то другому, кто стоял там, впереди ее: «Делай как хочешь, ведь жизнь бесконечна! Она продолжается, и счастье в наших руках!»

Он прикоснулся губами к ее прохладному глянцевому лицу и сказал ей: «Спасибо! Будь и ты счастлива где-то там!» Когда он открыл дверь в детскую, Катя в смущении прижимала ребенка к груди.

— Наверное, я скотина! Прости!

В глазах у нее были слезы. Сам не зная зачем, ведь он мог сесть рядом с ней на диван, он опустился перед ней на колени и движением рук, словно крыльями, привлек их обоих с Митькой к себе и долго-долго держал в запоздалом объятии, прижавшись лицом к этим двум дорогим, одиноким и очень нуждающимся в нем существам.