Черная пантера   ::   Картленд Барбара

Я выезжала из Мейфилда всего пару раз за последние годы, когда навещала родственников, и мне было очень грустно при мысли, что я никогда не была за границей, никогда не останавливалась в Лондоне больше, чем на одну ночь, что ничего не знала о мире и даже о своей родной стране.

Мать с отцом были не теми людьми, которым можно было бы пожаловаться на свою судьбу или даже намекнуть, что меня занимают подобные мысли. Поэтому я надеялась, что выезд в свет внесет какие-то перемены в мое существование — хотя бы на короткий срок.

Когда они сообщили мне о смерти дяди Гренвиля, я расплакалась. Думаю, папе было приятно видеть проявление моей скорби: отец очень любил дядю Гренвиля, который много времени прожил с нами в Мейфилде. Он был судьей парламентского суда. Я всегда считала его занудливым, напыщенным стариком, как все холостяки, полностью погруженным в самого себя. Я не могла объяснить, что я скорблю не по дяде, а по своим рухнувшим надеждам, поэтому для всех мои слезы остались данью его памяти.



Глава 2

Однажды моя жизнь круто изменилась. В то ясное майское утро, когда я расставляла цветы в комнате экономки, меня позвала мама:

— Гвендолин!

Мама была единственной, кто называл меня полным именем, полученным мною при крещении. Так звали мою бабушку со стороны мамы, и поэтому ей очень нравилось это имя. Остальным же членам семьи оно не нравилось, и меня с детства называли Лин. Однако мама никогда на принимала во внимание мнение других.

— Гвендолин, — крикнула она, — иди сюда! Я вздохнула и отложила цветы. Раз меня ждет новое задание, значит я не смогу закончить предыдущее. По утрам всегда было много работы. Расчесать шерсть собакам, расставить цветы в доме, протереть фарфор в гостиной, заказать продукты из деревни, дать указания поварам. Для всего этого существовала только я, так как на протяжении всей зимы маму мучил артрит, и врачи посоветовали ей держать ноги на подушке. Каждое утро она устраивалась на диване в малой гостиной и за весь день поднималась только для того, чтобы поесть.

— Иду! — отозвалась я и побежала через холл к лестнице, которая вела в гостиную.

Мама возлежала на своем обычном месте возле окна. Солнце освещало ее волосы, которые до сих пор не потеряли своего золотого блеска. Она обратила ко мне свое улыбающееся лицо, которое буквально светилось от радости, и я подумала:

«Как же она красива!»

— У меня есть для тебя хорошая новость, Гвендолин, — сообщила мама.

— Новость? Для меня?

Она протянула письмо, и я узнала почерк Анжелы.

— Анжела хочет, чтобы ты погостила у них в Лондоне, — сказала мама. — Ну как, поедешь? У меня от радости замерло сердце.

— Когда? — спросила я.

— Как только мы соберем тебя, — ответила мама. — Анжела говорит, что собиралась пригласить тебя еще в прошлом году, но смерть дяди Гренвиля помешала. Она считает, что теперь, когда траур кончился, пора вывозить тебя в свет. Она испросила разрешения представить тебя ко двору и получила для тебя приглашение на бал.

— О мама! — только и смогла вымолвить я. Мама водрузила на нос очки. Без них она не могла читать.

— Она говорит, что тебе не надо беспокоиться по поводу туалетов. «Генри проявил исключительную любезность, — пишет она, — и, когда я объяснила ему, что вам будет довольно сложно обеспечить Лин всем необходимым, он сказал, что возьмет это на себя. Так-то вот!»

— Ну когда же, когда я смогу поехать? — спросила я. Мама сняла очки и взглянула на меня.

— Мне будет не хватать тебя, — мягко проговорила она.

— Но, мама, мне надо ехать.

— Конечно, дорогая, — ответила она. — Я очень хочу, чтобы ты поехала и хорошо провела время. Меня нередко охватывает чувство вины за то, что мы не отправили тебя в школу. Анжеле очень нравилось у мадемуазель Жак.