Имперская графиня Гизела   ::   Марлитт Евгения

Муж мой будет говорить проповедь в Грейнсфельде, и моя маленькая, дикая команда отправляется с ним туда же — старая тетка Редер пригласила всех на чашку кофе… Фрейлейн Ютта, я желала бы оставить у вас на полчаса свое ненаглядное дитятко — Розамунде некогда, и она будет ворчать, если оторвать ее от работы, а из детей никого не усадишь сегодня на место; они бегают от одной двери к другой, посматривают на небо, скоро ли стемнеет, и потому маленький плутишка, который уже начинает подниматься на ноги, рискует раз десять расшибить себе нос, А мне сегодняшний вечер и десяти рук было бы мало — дети уже с нетерпением ждут звонка, а у меня еще елка не совсем готова.

Она раскутала ребенка и посадила его на колени к молодой девушке.

— Ну, вот, сиди смирно! — сказала она, своею мускулистой сильной рукой приглаживая кудрявую головку. — Он только сейчас из ванны и чист и свеж, как ореховое ядрышко. Он не будет вас много беспокоить, — это мое самое смирное дитя.

Вооружаясь сухарем, который мать вложила ему в ручонку, ребенок начал действовать своими четырьмя недавно прорезавшимися зубиками.

Пасторша направилась к двери.

Но эти большие, голубые, ясные глаза в хозяйстве обладали зоркостью полководца; они даже в самую спешную минуту останавливались на какой-нибудь противозаконности, и теперь они упали на ветвь барвинка, ниспадавшую на портрет госпожи фон Цвейфлинген и освещенную принесенной сальною свечой, — полузасохшие молодые побеги висели на своем стебле.

— О, бедняжка! — произнесла она с состраданием, взяв стоявший тут наполненный водою графин и поливая засохшую, как камень, землю.

— Фрейлейн Ютта, — обратилась она приветливо к молодой девушке, — позаботьтесь о моем барвинке! Когда мы были еще молодые и у мужа моего не было ни гроша в кармане, чтобы одарить меня чем-нибудь в день моего рождения, он в этот день рано утром ушел в лес и принес мне оттуда это растение, и, первый раз в моей жизни, я видела его тогда плачущим… Признаться вам, жалко мне было расставаться с ним, — продолжала она, приводя в порядок спутавшиеся ветви, — но обои не на что нам купить, да и общине не из чего за них платить, а голыми, известковыми стенами мне никак не хотелось окружить свою милую гостью.

При последних словах лицо ее приняло снова ясное, спокойное выражение. Поставив свечу на стол перед софой и кивнув своему мальчику, она поспешно оставила комнату.

Когда дверь за нею затворилась, госпожа фон Гербек, как бы онемев от изумления, поглядела на лицо Ютты, затем разразилась звонким, насмешливым хохотом.

— Ну, могу сказать, наивность, какой поискать! — вскричала она и, всплеснув руками, откинулась на подушку дивана. — Боже, что за классическое теперь у вас лицо, мое сердце! И как это божественно вообразить вас, нянчущуюся с ребятами!.. Я просто умру со смеху!

Ютте никогда не случалось держать ребенка, а маленькой девочкой ей редко удавалось играть со своими сверстниками.

Когда начались неприятности между родителями, ей было всего два года, и она тогда же была отдана на воспитание к одной вдове, ибо ужасные отношения в родительском доме не должны были ее касаться. Лишь незадолго до смерти отца мать взяла ее обратно к себе, и, таким образом, большую часть своего детства она провела исключительно со старою женщиной, задача которой состояла в том, чтобы воспитать ее к уединенной, замкнутой жизни.

Да и помимо этого обстоятельства молодой девушке природа точно отказала в инстинкте, который появляется у всякой другой женщины. Она откинулась назад, опустила руки и с выражением неудовольствия смотрела на мальчика. Внутренне она была озлоблена выраженным требованием — глаза смотрели гневно и мелкие белые зубы кусали нижнюю губу.

— Ах! И как ведь отлично этот почтенный полевой цветок умеет выражаться! Какая великодушная жертва принесена была в этом благочестивом доме «милой гостье»! — продолжала госпожа фон Гербек с прежним смехом.