Имперская графиня Гизела   ::   Марлитт Евгения

Он был в полном сознании, и когда я подходил ближе к двери, то явственно мог слышать как, прерывисто дыша, он медленно диктовал что-то обоим господам… А там, вдали, лежал замок Грейнсфельд — не будь такой метели, из моего окна можно было бы видеть иллюминацию в честь принцессы. Пляши себе так сколько душе угодно, думал я про себя, когда башенные часы пробили двенадцать. Пройдет час, и пляска твоя будет стоить полмиллиона. Едва замер последний удар полуночи, на дворе снова послышался вой бури; сильный порыв ветра снес дымовую трубу, и кирпичи с грохотом ударились о мостовую. Вслед за этим послышался звук лошадиных копыт и стук колес — дверь внезапно отворилась, и на пороге очутилась эта женщина! Сам сатана привел ее сюда! До сих пор никто не знает, как это случилось, кто был изменником. Она сорвала с себя меховой салоп, бросила его на пол и подбежала к комнате умирающего; но тут стоял я и держал руку на дверном замке. «Туда никто не должен входить, графиня!» — сказал я. На одно мгновение она точно окаменела; ее пылавшие глаза точно стрелы впились в мое лицо. «Наглец, ты дорого за это заплатишь, — прошипела она. — прочь с дороги!» Я не двинулся… Но в комнате, верно, услышали — вышел майор. Он немедленно запер за собою дверь и стал на мое место; я отошел в сторону… Странное дело — у него в лице было что-то такое, что мне не понравилось… Вы знавали графиню, мастер?

— Да, она слыла за красивейшую женщину своего времени… В замке Аренсберг висит еще и теперь ее портрет — гибкий, стройный стан, большие, черные как уголь глаза, белое как снег лицо и блестящие, золотистые волосы…

— Да, совершенно такая, — прервал Зиверт с горькой усмешкой это описание. — Прах ее знает, что она такое делала с собою! Тогда ей было за тридцать и у нее была уже семнадцатилетняя дочь, но надо было ее видеть, — кровь с молоком! Самая молоденькая женщина терялась рядом с ней, и никто на свете не знал этого лучше, чем она сама. Презренная комедиантка! Как надломленная, припала она к ногам моего господина и своими белыми руками охватила его колени. Она была в своем бальном наряде, блестящем и сияющем, а желтые волосы, растрепанные бурею, распустились и падали на пол; только одна прядь, спускаясь около уха, тонким огненным кольцом вилась, как змейка, вдоль белой шеи. Да, поистине то была змея, искусившая честь мужчины, до сей поры незапятнанную… Господи, у меня так и чесались руки прогнать с порога эту проныру, протягивающую руку за чужим наследством, — а он, бледный как смерть, стоял тут и приходил в ужас от царапины на лбу у презренной женщины; камень из повалившейся трубы оцарапал ей кожу. Эх, вывел бы на свет ее, так лучше бы было… «Я удивляюсь, Цвейфлинген, — проговорила она слабо, точно при последнем издыхании, — неужели вы хотите оставить меня умереть здесь? „ И она схватила его руку и поднесла к своим лживым, лукавым устам… Тут по лицу его разлилось точно пламя. Он быстро рванул ее с полу, — и по сегодня не знаю, как это случилось, у женщины этой была просто дьявольская хитрость и проворство, — в одно мгновение ока она была уже в комнате и бросилась к постели умирающего… «Прочь, прочь“, — закричал принц, отмахиваясь от нее руками; но тут целый поток крови хлынул у него ртом, и через десять минут его уже не стало.

Говорит же пословица: ночь — недруг человеку, — прервал себя старый солдат, горько усмехаясь, — но для плутов нет лучшего друга, как она. Желал бы я знать, получила бы графиня наследство, если бы ясное солнце светило в комнате умирающего? Полагаю, что нет!

Когда принц испустил дух, она, бледная как смерть, поднялась, но ни тени сожаления, ни единой слезы на ее бледном высокомерном лице, — поднялась и хлопнула дверью прямо мне перед носом.