Я вам покажу!   ::   Грохоля Катажина

 — Не притворяйся! Ты такая же лживая, как отец! Он тоже обманывает! Йоля поехала в Краков, и они там строят дом! Вместе!

— Это же хорошо, — сказала я, но мозги по-прежнему отказывались работать.

— Чего же хорошего? — Тося села рядом со мной и спрятала лицо в ладонях. — Я думала, что он хочет вернуться к тебе, а он просто поссорился со своей женой! Я хотела как лучше…

Я подняла руку и притронулась к Тосиным волосам. Как замечательно, что она их уже не красит, какой у них чудесный мышиный оттенок, и какие у нее красивые глаза!

— Не переживай, Тосенька, каждый может ошибиться… Я так счастлива, что дедушка с бабушкой снова вместе… Но такое случается очень редко… Мы с отцом действительно больше не любим друг друга. И хотя семья важнее всего, — я воспользовалась тем, что дочь, наверное, первый раз в жизни не перебивала меня, — это такой организм, в котором должны быть любовь, привязанность, уважение или дружба. В противном случае это всего лишь основная ячейка общества. У нас с отцом есть ты, но ребенок не может быть тем единственным, что связывает семью. Ребенок нуждается в чем-то большем, он должен чувствовать, что между родителями существует хотя бы симпатия, потому что иначе просто можно сойти с ума.

Тося подняла заплаканные глаза и посмотрела на меня с полным пониманием впервые за последние месяцы.

— Ты хочешь яичницу? — спросила она с надеждой. — Я бы не прочь…

— Пожарь, — сказала я, хотя при мысли о яичнице меня начало мутить. — Я съем немного.

Тося достала из холодильника яйца пани Стаси. Поставила сковородку на плиту, положила кусочек масла, а потом вбила одно яйцо, второе, третье.

— Тосенька, — осторожно заметила я, — столько я не съем.

— А я съем, я голодная. — Тося не обратила внимания, что я назвала ее детским уменьшительным именем, чего она абсолютно не выносит.

Четвертое, пятое, шестое яйцо.

— Тося! Ты вбила шесть штук!

— Тебе что, жалко, да?

Тося схватилась за металлическую ложку, но, заметив мой взгляд, взяла деревянную, посолила, поперчила, покрошила сыр с плесенью, все перемешала. Яичница пахла изумительно. Тося поставила сковородку на стол, подала тарелки. Я положила себе самую малость. Дочь стала есть прямо со сковородки.

— Тося, тебе плохо не будет? — спросила я, видя, что она думает о чем-то другом.

— Не будет, — ответила моя дочь, — Ты не сердишься на меня?

Я сделала глубокий вдох.

— Нет. Дочери делают глупости. Но матери должны их все равно любить.

— А ты любишь меня, потому что должна или хочешь?

— Я тебя просто люблю, — ответила я. Тося улыбнулась и снова принялась за еду.

— Тося, шесть яиц!

— Да, я знаю, — сказала Тося и отправила в рот кусок зернового хлеба. — Так ты не сердишься на меня из-за того письма?

— Я не знаю какого.

— Которое после праздников я написала Адаму: чтобы он оставил нас в покое, потому что вернется папа и он не должен нам мешать. Я написала ему длинное письмо. Что я его очень прошу и что папа приезжает и заботится о нас… Я не должна была этого делать, извини, мамуль. Он, наверное, говорил тебе.

Ах вот как оно было… Эксик в Рождество подошел к телефону, не сказал, что говорил с Адамом, не подозвал меня… Потом Тося написала письмо… Потом приехал Шимон и увидел Эксика… Потом Уля, а впрочем, и моя мама, и тетя-фронтовичка, и Тося знали, что для меня будет лучше всего. Адам приехал и лишь своими глазами увидел, как обстоят дела.

— Нет, не сказал. Он ничего ни о каком письме мне не говорил.

— Я его просила не говорить, но думала, что он все-таки расскажет…

Я совсем не собиралась плакать, но, увы, слезы катились сами собой.

Тося замерла в растерянности — я никогда не плачу при ней, но на сей раз не смогла сдержаться.