Эта стерва   ::   Степановская Ирина

На девочке была красная, не по росту куртка и выцветшие штаны, но и она чирикала весело, как воробушек, а ее рыжие волосы, на макушке стянутые резинкой в два задорных хвостика, сияли на солнце, будто бока медного старинного таза, в котором хорошо летом варить варенье.

— Дочка-то у нее от кого? — спросила Ирина.

— От мошенника, что в тюрьме сидит! — сердито ответила мать. — Где-то ведь они там жили, на Севере, где он сидит.

Там и девочка родилась. А теперь, видать, назад приехали, будут теперь здесь глаза мозолить. Не было печали!

— Да нам-то что, мама! — сердито сказала Оля. — Мало ли кто сюда приедет! Давайте на стол накрывать, а то мужики с голоду умрут. — И, широко раскинув красивые полные руки, Ольга взмахнула кружевной белоснежной скатертью, накрывая просторный овальный стол. — Вон уже и Федор приехал! — И действительно во двор медленно вкатилась синяя «тойота».

Угощение удалось на славу. Каких только вин и закусок не было на столе! Каких только салатов! А горячих блюд на выбор целых три. Особенно удалась жареная утка по-французски с апельсинами. Мальчишки уплетали утку за обе щеки. Взрослые шутили, смеялись, подливали друг другу вино. Только Федор был молчалив, да он и всегда был не очень-то склонен к разговорам. Наконец он положил салфетку и вышел из-за стола.

— Обед был отменный! Пойду подышу! Но вечером во дворе шашлык из осетрины! Любимое Олино блюдо! — заявил Федор и, поцеловав жену в макушку, пошел во двор, отяжелев от сытости, от вина, от водки. Но настроение у Федора было поганое. Что-то свербило у него в груди, что-то ныло, тянуло, скребло. Было не по себе, беспокойно. Куда-то звали весенний воздух, запахи прогретой солнцем земли. И Федор боялся признаться, что виной этому состоянию — до блеска промытые окошки в маленьком доме на бывшей околице да две щуплые фигурки, которые он видел только со спины, сворачивая на машине в свой двор.

«Это Люська, — подумал он. — Точно она. С дочкой, наверное. Вон скачет, одуванчики собирает. Уже целый букет набрала!» Он сосредоточил внимание, чтобы правильно въехать в полураскрытые ворота в старенькой еще, деревянной ограде, но подумал, что отдал бы сейчас все на свете, чтобы оказаться хозяином не этой огромной домины, а того маленького домишки с чистыми окнами, и чтобы эти две маленькие одинаковые фигурки возвратились туда с прогулки, пыльные и довольные, и с порога закричали: «Есть хотим!», немытыми руками налили бы молока из пакета, отломили хлеба и, громко хохоча, стали бы запихивать хлеб в рты, пить, торопясь, молоко, проливая на кофты белые капли.

«И зачем мне этот дом? И зачем эта чрезмерная еда и вообще все это…» Федор пересек двор и вошел в сарай. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь щель между досками, расцвечивали воздух прозрачными полосами, в которых отчетливо были видны миллионы пылинок. Он сел на старую деревянную лавку, которая раньше стояла возле ворот. Теперь на ней грудой был навален всякий хлам, перевернутые алюминиевые тазы, ведра, старые березовые веники. Тут же лежал свернутый моток бельевой веревки. Федор с силой выдохнул воздух, сказал что-то наподобие «х-ха!», посмотрел наверх, оценил на глаз прочность потолочной балки, взял в руки моток веревки и закрыл дверь, всунув в ручку деревянный черенок старой лопаты.

— Не-за-чем жить! — громко, нараспев произнес он и стал, размотав веревку, делать петлю.

Мать после обеда ушла отдыхать, а Ольга с Ириной мыли на кухне посуду.

— Не могу привыкнуть к посудомоечной машине, — сказала Оля. — Все время кажется, что или посуда не промыта, жирная, или что от нее моющим средством пахнет.

— Кому суп жидкий, а кому жемчуг мелкий, — засмеялась Ирина и понесла стопку чистых, вытертых тарелок в шкаф.