Каникулы в Аризоне   ::   Бродерик Аннетт

Дикая природа была для нес тайной за семью печатями, и ни малейшего желания раскрыть ее она никогда не испытывала.

— Значит, я не нарушила ваши планы?

— Не нарушили, не беспокойтесь.

— А вы вообще-то давно летаете? — бухнула она и сразу же пожалела, что выдала свою тревогу. Но было уже слишком поздно.

Он снова раздвинул губы в улыбке, и ее сердце, и без того беспокойное, заколотилось с утроенной силой. Эта улыбка вспугивала в ней целый рой ощущений, которые не имели ничего общего со слабостью нервов.

— Лет двадцать.

— Двадцать?!

Она с недоверием уставилась на него. Если ей тридцать, то он не намного старше.

— Я летаю с шестнадцати лет.

— А разве так рано начинают?

— Может, и нет. Но я был сам себе хозяин с четырнадцати. Свел знакомство с одним летчиком и до тех пор вертелся у него под ногами, пока он не нанял меня на подсобную работу. Он и летать меня начал учить, я думаю, чтобы я отвязался от него со своими «что, да как, да отчего».

Пока он говорил, у Пейдж возникло множество вопросов. Где его семья? Почему он ушел из дому? К тому же она не знала даже его имени.

— Боюсь, мы с вами в неравном положении. Вы знаете, как меня зовут, а как нас зовут, я не знаю.

— Хок .

— Хок?

— Совершенно верно.

Ей захотелось спросить — это имя или прозвище, но она решила, что такая дотошность неуместна, и отвернулась к окну, стараясь не думать про бездну, отделяющую их от земли.

— А вы как решили стать врачом? Густой голос оборвал нить ее тревожных мыслей. Впрочем, в вопросе не было ничего неожиданного. Большую часть жизни она провела в ответах на него, в той или иной форме.

— Тут несколько причин, — сказала она. — Мой отец — врач, педиатр. Сколько я себя помню, я всегда тоже хотела быть врачом; И потом я люблю детей. Я ни разу не пожалела, что пошла по стопам отца. У нас клиника в Эль-Пасо.

— А давно вы практикуете?

— Четыре года.

— Тоже рано начали. Я бы сказал, что вы только недавно получили право голоса.

— Право голоса я получила достаточно давно.

Он усмехнулся ее чопорному тону, взял микрофон и вызвал землю. Когда ответил бесплотный голос, он запросил сводку о движении грозы и сосредоточенно выслушал, что голос отбарабанил про облака, направление ветра и воздушных потоков.

Пейдж ничего не поняла, но она знала, что нечего беспокоиться из-за погоды — пилот безусловно владел ситуацией. Вот только как объяснить это своему паникующему желудку и скачущему пульсу?

— Вы часто летаете?

Его вопрос пришелся как нельзя кстати.

— Ой, что вы!

Пилот улыбнулся ей успокаивающе.

— Оно и видно. Расслабьтесь, откиньте голову назад и закройте глаза. Здорово помогает, вот увидите.

Пейдж согласно кивнула. Глупо было бы утверждать, что она не волнуется, — у нее на коленях лежали клочья бумажного носового платка. Вряд ли он поверит, что это ее новое хобби — рвать бумагу.

Она закрыла глаза с твердым решением расслабиться — и тут же открыла под натиском мыслей об отце. От твоего волнения ему легче не станет, наконец сказала она себе и украдкой взглянула на Хока. Интересный тип лица — такого не было ни у кого из ее знакомых. Надев наушники, он, казалось, забыл о ней. Даже радио Пейдж больше не слышала.

Мало-помалу, незаметно для себя Пейдж размякала. С тех пор как отец уехал в отпуск, в клинике на нее легла двойная нагрузка, и к тому же она знала, что чересчур усердствует. Папа, пожалуйста, не сдавайся! Ее любовь прокладывала путь к отцу через многие километры. Он должен почувствовать, что она думает о нем. Пару часиков — и я буду с тобой. Держись, прошу тебя.

Ее длинные ресницы дрогнули в последний раз и легли на щеки. Пейдж уснула.

Хок заметил это не сразу. Здорово же она устала, если спит в такую качку. Ветер налетал порывами, подхватывал и тряс самолет, как рука великана, вздумавшего побаловаться.