Когда командует мужчина   ::   Линц Кэти

Четыре года назад он яснее ясного показал, что в его жизни занимает первое место. Во всяком случае, не она. И сейчас тоже — — не она.

Пусть! Ей от этого уже не больно. И она не позволит, чтоб было больно. Зарубцевалось, заросло,

— Так, значит, ты основал собственную компанию, — сказала она, как ей мнилось, полным равнодушия голосом. — Похоже, теперь у тебя есть все, чего ты хотел.

— Не все, — ответил он. — Еще не все. Ну да, конечно, нам нужна фирма побольше, с офисами по всему штату. Впрочем, ей-то что.

— Так вот, пока ты занимался этим своим делом, отдавая ему всего себя, наши отцы занимались тем, что искали способ прикончить друг друга. Не в буквальном смысле прикончить, — поправилась Хиллари, поймав на себе скептический взгляд Люка. — Пока, — зловеще добавила она. — Но предвижу, они способны вступить на этот путь, если мы не вмешаемся. В настоящий момент они ограничиваются войной на деловом фронте, но кто знает, куда их занесет.

— Здоровое соперничество в деловом мире — в порядке вещей, — возразил Люк.

— Ничего здорового нет в том, что люди поливают друг друга грязью, или стараются стереть в порошок, или втаптывают в землю, пока один не уничтожит другого.

— Это твой папаша такое предрекает?

— Ну, я чуть-чуть перефразировала, но суть такова. А твой отец? Что он предрекает?

— Мой предок выражается попроще, — сухо заметил Люк.

Хиллари представила себе это «попроще». Она помнила те годы, когда оба были друзьями и партнерами в фирме по продаже недвижимости — до того, как между ними пробежала черная кошка. Шон Маккалистер был телом, а отец — мозгом, и тогда их обоих это устраивало. Шон Маккалистер, дюжий, крепкий, с массивной багровой выей работяга, любил ругаться по-черному. И сейчас, несомненно, любит.

Напротив, семейство Грантов уходило корнями в Теннесси и вело свою родословную со времен Войны за независимость. Правда, родственники с другой стороны — с материнской — были выходцами с Севера и, следовательно, в глазах отцовской семьи плебеями и выскочками. Это послужило одной из причин, по которой родители Хиллари — ей было тогда шесть лет — разошлись, и ее мать уехала с ней в Чикаго, где они и поселились.

Лето Хиллари проводила с отцом в Ноксвилле. Там она впервые встретила Люка, когда ей было шестнадцать. Она влюбилась в него с первого взгляда — втрескалась по уши.

Два года она страдала по нему молча, стараясь изо всех сил, чтобы Люк не заметил ее чувства. Старше на пять лет, он не снисходил до нее и обращался c нею в манере взрослого брата. А может, Хиллари так казалось. Она ведь была единственным ребенком.

Люк тоже был единственным ребенком. Долгими летними ночами Хиллари мечтательно твердила себе, что и это, кроме многого другого, их объединяет. Когда ей исполнился двадцать один и «они сошлись, выяснилось, что у них и в самом деле много общего. Очень много.

— Очнись, Хиллари, — произнес Люк, махнув у нее перед носом рукой..

Хиллари мгновенно вскинулась, словно по Команде «смирно».

— Я уже сказала, — продолжала она как ни в чем не бывало, будто Люк только что не поймал ее на витаниях в облаках, — что эта ситуация, как мне кажется, непозволительно затянулась. У моего отца открылась язва и вообще здоровье пошатнулось, а причина — я уверена — навязчивое желание поквитаться с твоим отцом.

— По-твоему, мой предок виноват в болезнях твоего папаши?

— Да нет. По-моему, нам надо что-то сделать, чтобы эта нелепая вражда не разрасталась дальше.

— Согласен.

— Согласен? — Она не ожидала, что он так сразу признает ее правоту. Она надеялась его в конце концов убедить, но готовилась потратить на это немало сил.

— Абсолютно.

— Приятно слышать, — обрадовалась она. — Откровенно говоря, я шла сюда с тяжелым сердцем. А теперь рада, что пришла.

— И я рад.