Любовь как любовь. Лобовы. Родовое гнездо   ::   Горбачева Наталья

Издали показалось, что толпа около него поредела.

– Эх, народ!.. – выругался он. – Еперный театр!

– А вон Лариса! Папа, тормози! – вдруг закричала Люба и первой выскочила из машины.

Уже открывая дверь женской консультации, Лариса услышала пронзительное:

– Ларик, стой!

Обернувшись, Лариса смутилась, захотела спрятаться, но Люба вцепилась в ее дубленку:

– Сестренка!

– Люба, ну зачем ты… – отдернула руку Лариса. – Господи, стыдно-то как!

– Ты не знаешь, что делаешь, – тормошила Люба сестру.

– Знаю, только выхода другого нет, – безжизненно ответила Лариса.

Народ оглядывался: женщины вроде приличные, что за шум?

– Проходите, проходите, – подоспел Лобов.

– Доченька, ну что ты? Не надо, – совершенно уже закрыла проход в консультацию мама Таня.

– Мама, молчи! Мне и так тяжело. Пустите, – вырывалась Лариса. – Пустите меня, будет только хуже.

– Да сойдите же вы с крыльца! – воскликнул Лобов. – Люба, Татьяна! Отойдите от двери! Это не наша дверь…

– Папа, только не говори ничего, – всхлипывала Лариса.

Она стояла в плотном кольце своих родных и плакала. Лобов молча прижал к себе среднюю дочь и сказал:

– Не делай этого, дочка. Что-нибудь придумаем. Где наша не пропадала…

Ларису посадили в машину и отвезли в платную клинику. Улыбчивый доктор накапал ей из темного пузырька успокоительного и вызвал каталку. Ларису поместили в двухместную палату с телевизором. Оплачено было ее пятинедельное лечение.

– Значит, так, – по дороге в Бережки проскрежетал Лобов. – Продаем дом.

– Папа, ну а куда же вы, дед, Лика, наконец? – спросила Люба. – Пожалуйста, забрось меня в Ковригин. Нет, дом продавать нельзя.

– А тебя никто не спрашивает! – ответил Лобов. Мать с дочерью знали, что переупрямить его невозможно.

Дед Глеб, когда услышал эту новость, показал сыну Платону большой кукиш.

– Вот, видел? Чего захотел! Дом продать… Дома и солома едома. Ты что, рехнулся? – он не находил слов, хотелось матом припечатать такую перестройку быта. – Не бывать тому, покуда я жив. Когда меня вперед ногами вынесут из этого дома, тогда уж и продавайте! Недолго ждать.

– Угомонись, отец. Не от хорошей жизни на такое идем…

– А ты все хорошей жизни ждешь? Хорошую жизнь своими руками делать надо.

– Твоей внучке плохо…

– С чего бы ей было сладко, без венца-то всегда нехорошо!

– Заладил… – махнул рукой Лобов. – Пережиток ты прошлого!

– Ах так… я пережиток? Тогда объявляю голодовку! – стукнул своим кулачищем по столу дед.

И объявил-таки. Перебрался в баню, пищи ни от кого не принимал. Только от младшей внучки Лики – то сала кусок, то варенье. Как-то пришли покупатели, так он выскочил из бани со своей двустволкой и закричал им:

– Прошу удалиться с моей, извиняюсь за выражение, территории. Считаю до трех: раз, два… – курок взвел и на них направил.

Покупатели и ретировались. Грозились к ответственности привлечь. Обошлось.

Тем временем полтора месяца пребывания Ларисы в клинике подходили к концу. Лобовы продали свою старенькую «Ниву» – еще на две недели лечения. Но и доктора обрадовали – продлили трехмесячный срок на пять недель. Лобов измучился, не спал ночами, все думал, где бы еще денег раздобыть: продал кое-что по мелочи, но в их деревне кто что мог теперь купить? Да и во врачах стал сильно сомневаться – правильно ли лечат. Говорил частенько супруге:

– Рвачи какие-то, только деньги тянут. Кто их проверит-то…

Татьяна старалась отмалчиваться.

И вдруг дед Глеб преставился. Среди дня обнаружили его неподвижно сидящим на лавочке около бани – солнце уже стало пригревать по-весеннему. Когда умер, какие слова последние произнес – никто не знал. Такую трудную и извилистую судьбу перетерпел.