Медвежий камень   ::   Горбачева Валерия

В воротах забора, условно огораживающего строительную площадку, появилась Татьяна, моя подружка из музея. Она остановилась и нерешительно и немного нервно огляделась, выискивая раскоп.

Быстро взбежав по трапу, я энергично помахала ей рукой.

– Привет, – радостно поприветствовала я подругу, – какими судьбами?

Вопрос был далеко не праздный, еще только начало рабочего дня, и Тане положено было быть на работе, в музее, а она разгуливает по раскопам. Значит, либо по делу пришла, либо по делу шла, а к нам по пути заглянула, либо в отгуле.

– Вот, зашла посмотреть, как вы тут деньги зарабатываете, пока мы в музее паримся.

Началось… Я лишь улыбнулась и слегка покачала головой. Меня это уже перестало задевать, немного было неприятно, что такие слова говорила подруга, но я на нее не обижалась. Каждый сезон часть сотрудников музея уходила на раскоп, а другая часть возмущалась, что они, дескать, в музее работают, а кто-то пока деньги гребет лопатой. И это при том, что на раскоп приглашали всех, бывало, что катастрофически не хватало участковых или чертежников, но та часть коллектива, что возмущалась, на раскоп идти не хотела. На раскопе тяжело. Здесь не посидишь, не попьешь чайку, не уйдешь, если надо, пораньше. На раскопе то очень жарко, то сыро и холодно. На раскопе грязно, руки трескаются и шелушатся, маникюра нет и в помине. На раскопе шумно – рядом стройка, а это машины, краны, молотки и сварочные аппараты. Одним словом, это не курорт. Поэтому на самом деле немногие идут на раскоп. Конечно, часть оставшихся понимает, что просто так денег не платят, и даже сочувствует, но часть тех, кто не идет, возмущается. Вот такая странная ситуация. «Мы сидим – и вы сидите!» Первое время мы расстраивались, оправдывались, искренне предлагали работу на раскопах, а потом успокоились. Те, кто хотел, – работали, а кто не хотел, пусть себе говорят… Странно только, что Татьяна присоединилась к «возмущенным», она и сама иногда работала на раскопах и в этом сезоне уже успела покопать, но я не хотела сейчас выяснять отношения и разбираться.

– Как дела? – спросила я вполне миролюбиво.

– Нормально, – довольно резковато ответила подруга, и я все-таки насторожилась: в чем дело? Она что, до сих пор сердится, что я увольняюсь? Так и есть, следующие слова подтвердили мои догадки.

– Так ты что, Ксения, серьезно уходишь, что ли? – напрямик спросила Таня. – Не вернешься уже в музей?

– Нет, не вернусь, – вздохнула я. – Танюш, уже все решено: заканчиваю раскоп – и на новое место.

– Ну вот, а я должна, значит, мучиться, – раздраженно проговорила она. – Значит, вы умные, нашли куда деться, а мы, значит, дураки, должны…

Понеслось… Все это я уже слышала не раз, не два и не три. Какое-то время я покорно слушала, изредка вставляя: «Танюш, перестань, Тань, ну что ты, Таня, подожди, может, все уладится», но мои слова только больше раззадорили ее. Со словами «все вы такие, ладно, я пошла» она собралась уходить.

– Заходи, – сказала я напоследок, даже не пытаясь ее задержать.

– Зайду, конечно, – неожиданно покладисто ответила Татьяна, – может, уговорю тебя остаться. Ты же здесь еще месяц, наверное, пробудешь?

– Да, не меньше, – кивнула я, не обращая внимания на предупреждение о предстоящих уговорах, – заходи почаще.

– Кстати, – сделав несколько шагов, Татьяна снова повернулась ко мне, – ты знаешь, Мыльникова тоже уходит.

– Лена? – почти не удивилась я, хотя и не знала об этом. – А куда?

– В архив, конечно, – Татьяна пренебрежительно повела плечами. – Не знаю, чего идет, денег там не больше, чем в музее.

– Зато там спокойнее работать, – не согласилась я, – и потом, ее давно звали туда.

– Все разбегаетесь, – проворчала подруга, – ладно, пока.

Какое-то время я смотрела ей вслед. Мне было жалко ее, и я не сердилась на ее выпады.