Ну разве она не милашка?   ::   Филлипс Сьюзен Элизабет

Гордон, очевидно, прятался на веранде, потому что, завидев ее, немедленно потрусил к сараю через весь двор. Берн, к удивлению Шугар Бет, радостно улыбнулся, переложил пакеты в одну руку и, наклонившись, почесал бассета за ухом.

— Значит, ты не убежал.

— Милая собачка, — протянула она.

— Появился здесь несколько дней назад. Бродячий.

— А вдруг у него бешенство? На вашем месте я вызвала бы копов.

— Он не бешеный! — взвился Берн, раздраженно глядя на нее. — И вы прекрасно знаете, что сделают с ним копы.

— Отправят в газовую камеру, — буркнула она, злая на Гордона, способного различить доверчивого дурачка за целую милю. Вот и сейчас, вместо того чтобы по своему обыкновению зарычать, он опустил голову, так что длинные уши распластались по земле, и тихо заскулил: идеальный портрет несчастного, жалкого бедолаги.

— Я всегда знал, что вы на редкость бесчувственны, но такого не ожидал даже от вас, — сухо заметил Берн.

— Что поделаешь, закон джунглей, — пожала она плечами. Гордон повернул назад к веранде, очевидно, очень довольный собой и молодцевато подняв голову.

— Да вы его кормили, верно? Он толстый, как бочка!

— А если и так, какое вам дело?

Она вздохнула.

Они подошли к каретному сараю, и, когда она толкнула дверь, он снова стал брюзжать:

— Почему дверь не закрыта?

— Это Парриш, не забыли? Не вижу смысла.

— Здесь, как и везде, имеются преступники. Отныне прошу запираться на все замки.

— Можно подумать, это кого-то остановит. Один хороший пинок, и…

— Да не от меня, дурочка вы этакая!

— Не хотелось бы первой сообщать дурные новости, но если мое тело обнаружат, вы — первый подозреваемый, поскольку всем известно, что у вас на меня самый большой зуб.

— С вами невозможно говорить серьезно.

Он брезгливо оглядел гостиную, несмотря на то что она вылизала здесь каждую пылинку.

— Интересно, ваша тетя когда-нибудь что-нибудь выбрасывала?

— Сомневаюсь. Если вам что-то понравилось, не стесняйтесь, предлагайте свою цену.

— Спасибо, вряд ли.

Он направился к кухне так стремительно, что полы плаща развевались за спиной. Она сбросила куртку, швырнула сумочку на стул и последовала за Берном.

— Держу пари, вам не терпится сторговать картину Эша.

— Боюсь, даже мне это не по карману.

Он поставил пакеты на разделочный стол, заполнив, казалось, своим огромным телом все маленькое пространство. Она вытащила пачку печенья в шоколадной глазури.

— Вы говорили с Таллулой. Верите, что картина существует?

— Верю, что она существовала.

— Надеюсь, что это высоколитературный британский эквивалент нашего простого «конечно, Шугар Бет, еще бы!».

Он прислонился к древнему холодильнику и пожал плечами:

— Вполне возможно, ваша тетка ее уничтожила.

— Ни в коем случае. Это самое дорогое, что у нее имелось. Да и зачем ей?

— При жизни она отказывалась показывать картину кому бы то ни было. Зачем делить ее с кем-то после смерти, а тем более с племянницей, которую она считала кем-то вроде шлюхи, пусть меня простят за откровенность.

— Потому что была предана семье.

Он поднял коробку с собачьим кормом, которую она только что выставила на стол.

— Что это?

— Я бедна. Единственное лакомство, которое могу себе позволить.

Она вырвала коробку и постаралась не задеть его, когда ставила коку в холодильник.

— Вздор. Этот пес появился одновременно с вами. Значит, он ваш, не так ли?

— Поверьте, гордиться тут нечем.

Она поставила коку на верхнюю полку.

— И вы велели мне позвать копов? — возмущенно прошипел он.

Шугар Бет улыбнулась, радуясь, что вывела его из себя.

— Мы все имеем право на мечту.

— Если вы так не любите эту собаку, почему возите за собой?

Она наклонилась, чтобы поставить корм под раковину.