Объятия дьявола   ::   Коултер Кэтрин

 — И, взглянув на ускользнувшие из прически мягкие прядки, которые развевал, морской ветерок, тихо добавил:

— Где твоя компаньонка, Касс? Ты, конечно, явилась не одна на этот пустынный брег?

— Мне кажется, лорд Линдхерст, что вы были бы крайне смущены, стань мисс Питершем свидетельницей вашего сердечного приветствия!

— Что?! Бекки все еще с тобой?

Полная энергичная маленькая женщина служила в семье Касси с самого рождения девочки и хотя была неизменно вежлива с Эдвардом, он тем не менее не мог отделаться от чувства, что она решительно его не одобряет.

— Львица по-прежнему охраняет своего детеныша, — заметил он вслух.

Касси рассмеялась, и Эдвард жадно наблюдал, как розовый язычок скользил по белым зубам.

— Бекки — львица?! Какое чудесное сравнение! Она стала для меня второй матерью, Эдвард, и при этом все так же бдительна! Правда, не прочь вздремнуть после обеда, и поэтому я смогла улизнуть. Отказываюсь поверить, милорд, что вы предпочли бы встретиться со мной после стольких лет в гостиной, в присутствии посторонних!

— Для нас обоих было бы лучше, если бы я увидел тебя полностью одетой и не промокшей насквозь, словно наяда!

Касси внезапно застыла и тихо призналась:

— по в таком случае я, возможно, так и не уверилась бы, что по-прежнему небезразлична тебе. Ты был бы скован, сух и отделывался бы официальными фразами.

— И вел бы себя, как подобает истинному джентльмену.

Дурное предчувствие сжало сердце девушки:

— Эдвард, ты ведь не встретил другую, правда? Или именно поэтому так долго оставался в Лондоне.., подальше от меня?

— Черт возьми, Касси, тебе всего восемнадцать.

— Да, — спокойно кивнула она, — я уже взрослая женщина.

— Помнится, ты совершенно серьезно заявила, что уже почти взрослая, когда тебе едва исполнилось восемь!

— Господи милостивый! — воскликнула девушка. — Я совсем об этом забыла. Кажется, именно тогда я в первый раз сделала тебе предложение. Но уже в то время ты был чопорным и холодным, полным амбиций юнцом и не принимал меня всерьез.

Эдвард легонько подтолкнул ее к большому валуну, где аккуратно сложенная лежала ее одежда.

— Одевайся, — грубовато приказал он. — Надеюсь, у тебя есть сухая сорочка.

— Да, конечно. Ты не поможешь ли мне, Эдвард? — лукаво осведомилась она, пытаясь вывести его из странного, непонятного ей состояния.

— Нет. Зато сделаю все, чтобы ни один мужчина больше не смог забрести сюда и увидеть тебя обнаженной.

— Но, Эдвард, — скромно возразила она, — мы на земле Броумов. Ты единственный, кто очутился на пляже и видел меня купающейся. Что, кстати, вынуждает меня поинтересоваться, уж не вошло ли у тебя в привычку подглядывать за молодыми дамами? Не поверю, если ты скажешь, что сразу же узнал меня!

Эдвард невольно покраснел. Окажись она готовой на все деревенской девкой, неизвестно, как бы он поступил.

— Ах, Эдвард, да ты и впрямь превратился в настоящего повесу! Именно поэтому и неравнодушен к ленивым иностранкам?

— Касси, дерзкая девчонка! Откуда ты знаешь это слово — “повесы”? Уж Эллиот, конечно, не обсуждает с тобой подобные вещи!

— Не забывай, что Эллиоту уже двадцать два! Далеко не мальчик! Я вновь и вновь допытывалась у него, но он не говорит, как проводит время в Колчестере и Лондоне. При этом всегда мямлит что-то о деле, и, конечно, все это чистый вздор!

Касси сбросила его редингот, и Эдвард поспешно отвернулся.

— Кажется, после смерти мистера Броума никто не следил за твоим воспитанием.

— Увы, это правда, — нарочито печально согласилась девушка. — И по ночам меня согревали лишь твои нечастые письма. Но, судя по блаженной улыбке, которая сияет на физиономии Эллиота каждый раз, когда он возвращается после своих похождений, я сказала бы, что письма вряд ли могут служить достойной заменой.

Эдвард улыбнулся, не позволяя, вовлечь себя в перепалку.

— Я очень переживал, Касси, когда узнал о кончине твоего отца.

— Возможно, все к лучшему, — деловито заметила девушка. — Он день ото дня становился все более странным, особенно последние два года. Я постоянно ощущала, что он меня избегает. Эллиот считает, что я очень похожа на маму и, глядя на меня, отец терзался неизбывной болью.