Омела и меч   ::   Сетон Ани

Ферокс задрожал и зафыркал, когда увидел хозяина, и послушно пошел по мелководью, где Квинт встретил своего черного жеребца и ласково его похлопал, тихо приговаривая: — Ну вот, старина — благодарение Эпоне [2] , ты невредим!

О двух других лошадях, увы, сказать этого было нельзя. Они переломали ноги при падении на палубу во время качки, и Квинт вынужден был отвернуться, стыдясь подступивших слез, когда солдат перерезал лошадям глотки. Не было времени для проявления чувств. Флакк, центурион, уже носился вверх-вниз по берегу, выкрикивая приказы, проклиная погоду и вообще все на этом паршивом острове, где он уже прослужил несколько лет, прежде, чем его послали в Италию набирать новобранцев. Промозглый холод и моросящий дождь были особенно непривычны для солдат-южан, но они седлали лошадей, поднимались в седла и строились, закаленные суровой дисциплиной. Таким образом они поднялись на пологий утес и там разбили лагерь.

Никто не потревожил их. Молчаливый лес казался столь же необитаемым, как бурный океан под белыми утесами. Не было слышно ни одного звука, кроме дождя, и пока они ставили лагерь, Квинт даже испытывал некоторое разочарование, о чем немедленно и сообщил своему другу Луцию Клавдию Друзу, который был его ровесником и также уроженцем Рима, однако значительно более высокого происхождения — он был в дальнем родстве с покойным императором Клавдием.

— Я ждал, что мы увидим какие-нибудь признаки врага, когда высадимся, — угрюмо произнес Квинт, устраиваясь на земле под навесом из щита и придвигая к костерку кожаные сандалии, от которых валил пар. — Я думаю, туземцы настроены враждебно — нас ведь поэтому послали укреплять Девятый легион.

Луций пожал плечами, вытащил меч из ножен и отрезал себе кусок баранины.

— Хотел бы я снова оказаться в Риме, — заметил он, вздрагивая от холода. — Только представь себе: сияние солнца, ароматы цветов, мы все, стремящиеся на игры в Большой цирк, и повсюду прелестные девушки с золотистыми кудрями и милыми улыбками. О Юпитер! Даже толстая рожа Нерона в императорской ложе показалась бы мне сейчас прекрасной. Боги, конечно, сохранят нашего божественного цезаря, — поспешил добавить он.

Худое мрачное лицо Флакка показалось из-за костра.

— Меня тошнит от напыщенных молодых римлян вроде вас двоих! Здешнее племя в Кенте дружелюбно, но если исполнятся твои ожидания, Квинт Тулий Пертинакс, то, уверяю тебя, больше ты уже ничего не захочешь. Какой-нибудь дикарь, размалеванный синей краской, помчится, вопя, на тебя в боевой колеснице, и ты живо запросишься к маме, на свою хорошенькую беломраморную виллу, к ваннам с розовой водичкой — вот и все!

Ярость охватила Квинта, с языка его готово было сорваться множество язвительных слов в ответ, но он вынужден был их проглотить. Он ограничился тем, что прошептал Луцию:

— Этот испанский пес — всего лишь ничтожный провинциал! Ибо римская армия состояла из уроженцев всех завоеванных стран огромной империи, а в Девятом или «Испанском» легионе служило много испанцев, которых коренные римляне считали много ниже себя.

Когда Флакк удалился, чтобы сделать нагоняй кому-то на другом конце лагеря, Луций сказал:

— И почему ты перевернул небо и землю, чтобы тебя послали в Британию — ни за что не пойму! У меня-то не было выбора. Отец решил, что это будет для меня хороший опыт и воспитание. О Марс, я буду считать дни до возвращения домой!

Квинт молчал. Он не говорил никому, даже Луцию об истории, которая с детства зажгла его воображение, о странном чувстве, что в Британии его ожидает судьба, и о клятве, что душевный порыв заставил его дать много лет назад. Поспешной клятве, уверяла мать, слишком опасной, и вряд ли вообще выполнимой. И еще она упорно предупреждала об опасностях, надеясь этим смирить порывы своего сына.