Полет ворона (Черный ворон - 2)   ::   Вересов Дмитрий

- Ку-ку! - сказал он, закончив все приготовления. Не получив ответа, он подошел к кровати и чуть отогнул занавеску. - Подъем, сладкий мой. Репетицию проспишь.

- А ну ее в жопу! - раздался из-за занавески юношеский басок.

- Фи! Коль выражанс! - Люсьен поморщился. - Смотри, Гусиков не одобрит...

Занавеска отлетела в сторону, и взору Люсьена предстал стриженый молодой человек атлетического сложения.

- Одолжи тогда мне халатик, пойду хоть морду сполосну.

Люсьен с готовностью скинул с себя халат и набросил его на широкие плечи молодого человека, задержав там руки несколько дольше положенного.

- Люська, кончай обжиматься, - проворчал молодой человек. - Я еще зубы не чистил. И вообще, не люблю нежностей натощак.

Он хлопнул дверью. Люсьен сладко потянулся и налил себе кофейку. Славное знакомство, славное... Мальчика он заприметил давно - тот выступал в Орфее" с mруппой атлетического балета, - но снял только вчера. Пришлось после номера угостить коньячком... ну, и так далее... Хороший мальчик, "белый" или, как нынче стали выражаться, "свингующий" - то есть может и с девочками, и так. Люсьен и сам в молодости был такой, а теперь вот... Впрочем, "Орфей" заведение демократическое, туда не зазорно заглянуть и "белым", и чисто "голубым", и "фиолетовым" - это которые ходят в бабском прикиде, называют себя Катями и Машами и все поголовно копят деньги на транссекс. Бывают, конечно, и "черные" - это просто бандиты, которые косят под своих для каких-то уголовных делишек. Ну и, конечно, плебеи из новых русских заруливают со своими телками кто по дури, но больше для остроты ощущений.

Сам Люсьен трудился в "Золотом Орфее" с первого дня, можно сказать, стоял у истоков. В клубе он конферировал, бренчал на рояле, хриплым тенорком пел всякие полублатные песенки, милые сердцу подвыпившего русского человека, будь то быдло или свой брат масон. Там был его истинный дом, и там же завязывались любови, иногда переходящие в дружбу.

- Зачем, зачем на белом свете есть однополая любовь? - пропел он, обнимая возвратившегося нового друга, благоухающего соседкиным одеколоном...

(1977)

...Острые когти впились ему в спину. Он вскрикнул от боли и неожиданности и в то же мгновение ощутил, что его вскрик - лишь слабое эхо другого, пронзительного, страшного.

- Т-таня? - прохрипел он. - Таня, что...

Волшебные золотые глаза закрыты, как запечатаны. Прекрасное лицо налилось алебастровой бледностью. Алые губы разомкнуты в страдальческой улыбке. Дыхание? Слышно, но еле-еле.

Он поспешно скатился на пол, поднялся, откинул с нее одеяло. Нижняя часть белоснежной простыни залита густой, почти черной кровью. И край одеяла. И ее живот, бедра... И капелька упала на ковер.

Павел посмотрел вниз, на свои ноги. Тоже кровь.

- Танечка, милая, ну что же ты... Ну? Она не шелохнулась. Павел, ничего не соображая, рванулся в ванную, намочил под краном белое махровое полотенце и принялся нежными, как бы увещевательными движениями стирать с нее эту страшную кровь, приговаривая:

- Танечка, Танечка. Ну очнись, а? Она лежала на окровавленной простыне, застыв в своей нестерпимой красоте, чуждая всему, чуждая его усилиям...

- Тьфу! - сказал Павел сам себе и вновь побежал в ванную. Обморок. Нужен нашатырь! Где нашатырь? Где?!

В аптечном шкафчике второй ванной он отыскал ампулу, на которой было написано: "Раствор аммиака. 5%". Нашатырь, аммиак - вроде бы одно и то же?

Он отломил горлышко ампулы, Порезав при этом палец вылил содержимое на кусок ваты и побежал назад, дурея от специфического запаха.

- Вот, - сказал он, положив вату ей на кос. - Вот и все, сейчас.

Она дернулась и резко подняла голову, больно ударив его по носу.

- Вот и все, - повторил он и автоматически схватился за нос рукой, в которой была вата с аммиаком.