Полицейский   ::   Хруцкий Эдуард

 — Глебов звучно шлепнул себя ладонью по лбу. — Что-то с дуэлью. Шумная, романтическая история, сродни Дюма.

Он крепко пожал руку Бахтина. Задержал ее в своей и сказал весело:

— Милости прошу ко мне, завтра вечером. Будет узкий круг, наши дамы умрут от счастья. Они же год обсуждали вашу одиссею.

— Петр Петрович, — перебил адвоката Лопухин, — это же Александр Петрович нашел ценности вашей жены.

— Невероятно, — патетически воскликнул Глебов, — каков молодец! — Он держался с некоторой экзальтацией, играя одному ему известную роль. Он всегда словно находился в зале суда, который был его сценой.

— Только прошу вас, не расспрашивайте, как нам удалось найти грабителя, пока это служебная тайна.

— Молчу, молчу. — Глебов сложил драгоценности в мешочек. Но на пороге оглянулся. — Александр Петрович, жду вас завтра к восьми.

Вот там-то и попробовал Бахтин этот сладкий портвейн. Лучше и не было бы того вечера, скомкавшего всю его жизнь. Не хотелось ему вспоминать об этом нынешней ночью. Воспоминания засасывают, словно болото. Он отхлебнул еще глоток, прислушался. За окном загрохотали колеса по камням мостовой.

Кстати, о тех днях. Лопухин приказал его отправить на своем авто: черном с серебряным клаксоном в виде перекрещенных труб.

Садясь в машину, Бахтин понял, почему мужские вещи директор департамента сразу положил в стол. Вот такая жизнь была в начале нынешнего века.

Простучали колеса и стихли снова. Только часы тикают.

А потом что-то зазвенело. Тонко и протяжно. Так обычно пели стеклянные шары на рождественской елке, когда открывали форточку в гостиной.

Он прислушался, не понимая, грезится ли ему этот звук или на самом деле где-то поет сказочный шар его детства?

Дождь, безостановочно ливший, перестал, и в номере стояла непривычная предутренняя тишина.

И вдруг вновь возник непонятный звон. Бахтин подошел к балконным дверям. Звенели капли. В камне балкона переливалось в свете фонарей крохотное озерцо. Видимо, ямка была глубокой, потому так и звенели падающие капли.

Бахтин вернулся, взял папиросу, прикурил и снова вышел на балкон.

Под ним лежал Париж. Улица Сен-Мартен была залита плывущим газовым светом и башня Сен-Жак, словно страж, нависла над ней. Где-то недалеко пробили часы, отсчитав пять ударов. Голос их вибрировал в мокром воздухе.

Улица начинала оживать. Простучал по мостовой фургон, и запах свежего хлеба долетел до третьего этажа.

Бахтин курил, глядя, как зарождается новое утро. Оно подступало, как нечаянная радость.

Прямо напротив ярко загорелись два окна, с грохотом распахнулась дверь. Открылось кафе. И тут Бахтин вспомнил, что со вчерашнего обеда ничего не ел.

Он погасил папиросу и пошел одеваться. В номере, в стенном шкафу, висел темно-зеленый мундир с витыми серебряными погонами.

В Петербурге ему было строго указано: получать французский орден в подобающем виде. А подобающий вид у чиновника, служащего по Министерству внутренних дел, тем более у полицейского, единственный — в мундире.

Бахтин вынул мундир. Золотом и эмалью блеснул на зеленом сукне крест Почетного легиона. Господи, сколько интриг, сколько непонятных намеков и разговоров предшествовало его поездке в этот город. И все из-за эмалевого с золотом крестика.

Вчера префект полиции, месье Люпен, маленький, седобородый, подвижный, даже чуть подпрыгнул, прикалывая крест к его мундиру.

В парадном зале Ратуши народу было немного, десятка два французских полицейских, пяток репортеров и один любезный сердцу соотечественник. Увидев его прямую спину и усы, Бахтин сразу же понял, кого прислало посольство на церемонию.

Приколов крест, префект хлопнул в ладоши. Присутствующие тоже почтительно похлопали.