Отказ   ::   Камфорт Бонни

Мама очень беспокоилась, что он поранится, так настойчиво он бросался на собственное отражение. Он борется с соперником из-за своей самочки, сказала мама. Мы подумали, что, если завесить стекло полотенцем, он прекратит кидаться на него, но он просто переместился немного в сторону.

Глядя на фотографию, я вспомнила того поползня. Если бы я соорудила для него завесу, он бы тоже нашел другое место. Ему необходимо было разыграть весь сценарий, так сильны были движущие им силы, так же сильны, как инстинкт у птицы.

Теперь я работаю в клинике Кевина в Санта-Монике, но не более сорока часов в неделю. Из окон своего кабинета я вижу лужайку с травой, на краю ее растет глициния, там живет райская птица. Хотя я – главный врач клиники, я все еще один раз в неделю веду своих собственных пациентов частным порядком.

Я работала вторую неделю, когда ко мне пришла новая пациентка, это была женщина сорока пяти лет, находившаяся в состоянии депрессии и подверженная приступам паники. Во время первого сеанса я сказала ей:

– Наверное, бывают моменты, когда вы чувствуете себя такой испуганной, что боитесь дышать… Вы не знаете, проживете ли еще час.

Ее глаза наполнились слезами, и она сказала:

– Все именно так.

Потом она очень странно на меня посмотрела, склонив голову набок. Она сказала:

– У вас были… бывают приступы паники или депрессии?

Я решила, что она, наверное, единственный человек в Лос-Анджелесе, который не слышал о процессе. Не пытаясь скрывать, я сказала:

– Я перенесла муки ада и вернулась оттуда. Надеюсь, то, что я испытала, поможет вам.

– Мне так много надо вам рассказать, – сказала она, и мы начали деликатный процесс распутывания ее чувств.

* * *



Теперь три раза в неделю я лежу на диване Даниделлоу и рассказываю ей о своих переживаниях. Мне приятен запах табака, которым пропитан ее кабинет, ряды книг, приглушенный свет, мягкий тембр ее голоса.

Я наконец рассказала ей о чем-то большом и сером, что иногда неясно вырисовывается передо мной, когда я засыпаю.

– Как вы реагируете на это? – спросила она.

– Иногда я дергаюсь и просыпаюсь. Иногда это меня влечет, иногда я не открываю глаз, и это меня поглощает.

– То, что вы описываете, называется феноменом Исаковера. Считается, что эта огромная масса – примитивная память о груди, о том, как она неясно появлялась перед лицом, это – память о кормлении грудью.

– Я раньше никогда об этом не слышала.

– Считается, что это новое кратковременное психологическое единение с матерью, иногда желанное, иногда сопровождаемое страхом полного уничтожения.

– Так это – самая ранняя форма амбивалентности? [1]

– Так утверждает теория.

– У меня была еще масса случаев подобной двойственности.

– Да. – Она поставила ноги на подставку позади меня. – В тот вечер накануне Дня Всех Святых, когда пала твоя мать, ты ясно увидела, что у нее есть свои недостатки. И хотя вы уже прошли долгий путь, вам еще предстоит полностью принять ее со всеми ее свойствами.

– Мне легче, когда я не с ней рядом.

– Может, всегда так и будет. Но мы вместе поработаем над этим.

– Вы говорите об ощущении себя самого как индивидуальности. Без этого вы не ощущаете, что живете полной жизнью, не так ли?

– Так.

– Захария часто говорил, что я нужна была Нику, чтобы он мог как бы прочувствовать свои чувства, чтобы он мог ожить. Думаю, что хотя и в меньшей степени, но это относится ко всем нам.

– А, да, – мягко сказала я. – В отраженном свете любимого лица, которое вас видит, вас знает и любит такой, какая вы есть, вы поистине и рождаетесь.

В августе я была подружкой невесты на свадьбе Вэл и Гордона. Мои родители приехали на выходные и жили с нами в доме Умберто. Моя мама выглядела красивее, чем когда-либо в последние годы.