Отныне и навсегда   ::   Робертс Нора

Решение покинуть остров и уехать в Дублин, чтобы учиться и работать там, было бунтом Конэла, его бегством от того, что другие так легко принимали за неизбежное. Он не будет, сказал Конэл своему отцу, пассивной пешкой на шахматной доске собственной судьбы… Он сам станет ее творцом. И, тем не менее, Конэл оказался здесь, в доме, где жили и умирали его предки, где всего несколько месяцев тому назад провел последний день своей жизни его отец. Конэл говорил себе, что это было его собственное решение, однако сегодня за окнами ревел ветер, а в душе, казалось, бушевала та же неистовая сила, его уверенность в этом несколько уменьшилась.

Пес Хью, преданный друг отца в последний год его жизни, беспокойно переходил от окна к окну. Его уши были настороженно подняты, он глухо ворчал — скорее недовольно, чем угрожающе.

Что бы ни случилось, собака чувствовала это, и ее большое серое тело носилось по дому, словно клуб дыма под порывами ветра. Конэл негромко подал команду на кельтском языке — и Хью подошел и спрятал свою большую голову под широкой ладонью Конэла.

Так они и стояли вместе, тревожно глядя на шторм за окном — большой серый пес и высокий широкоплечий мужчина. Конэл ощущал дрожь, пробегавшую по телу собаки. Испуг или предчувствие? Единственное, что приходило Конэлу на ум — там, за окнами среди шторма что-то было.

Что-то ожидало его.

— Черт с ним, давай посмотрим, что это такое.

Пес подскочил к двери, лишь только мужчина заговорил. Конэл был одет в ботинки из грубой кожи, джинсы из еще более грубой ткани и изрядно застиранный черный свитер. Хью подпрыгивал от нетерпения, пока хозяин натягивал снятый с крючка длинный черный плащ.

Как только Конэл распахнул дверь, пес метнулся наружу, прямо в объятия бури.

— Хью! Cuir uait!

Пес остановился, заскользив лапами по мокрой земле, но не бросился к ноге хозяина. Вместо этого он стоял, подняв УШИ, несмотря на бешеный ливень, словно говоря:[[Поторопись!»

Чертыхаясь, Конэл пошел вперед вслед за собакой, указывающей путь.

Его черные волосы, достававшие почти до плеч и отяжелев от дождя, развевались от ветра, открывая резкие черты лица. У Конэла были высокие и продолговатые кельтские скулы, тонкий, почти аристократический нос и красиво очерченный рот, который мог выглядеть жестким, словно гранит, — как сейчас. Глаза были глубокого темно-голубого цвета. Мать говорила, что такие глаза бывают у человека, который много повидал, но все еще ищет новых впечатлений.

Сейчас эти глаза пытались что-то разглядеть, пока Хью взбирался вверх по склону. Из-за шторма этот день был почти таким же темным, как ночь, и Конэл в очередной раз ругал себя за глупость, заставившую его выйти из дому в такую погоду.

На одном из поворотов вьющейся между скал тропинки он потерял Хью из виду. Скорее раздосадованный, чем обеспокоенный, Конэл вновь позвал пса, но в ответ услышал лишь громкий настойчивый лай. «Великолепно, — подумал он. — Теперь, скорее всего, мы оба сорвемся с тропинки и расшибем головы о камни».

Конэл решил возвращаться сам, так как собака знала дорогу домой. Однако он хотел идти вперед — и очень сильно хотел. Неведомая сила влекла его вперед, заставляла продолжать путь, все выше и выше — туда, где бушевал танец камней, а их песня уже слышалась сквозь ветер.

И поскольку где-то в душе, голос которой Конэлу никогда не удавалось заглушить до конца, он верил в это, мужчина повернул к дому. Он придет домой, разожжет камин и будет наслаждаться бокалом виски, сидя у камина, пока шторм не выдохнется.

И тогда послышался вой — дикий, первобытный клич, наводивший на мысли о волках и зловещем лунном свете. Дрожь, пробежавшая по спине Конэла, была столь же первобытной, как и этот клич.