Отвергнутый дар   ::   Боумен Салли

Он решился вспомнить ту сцену, на Трастевере, снова ощутив обжигающее, нестерпимое унижение. Воспоминание горело в мозгу, не отпускало, как не отпускал и только что кончившийся разговор. Хелен и этот человек в черном вроде как перехитрили его: только он собирался затянуть вокруг них лассо, свитое из его хваленой воли, они вдруг выскользнули. Им было известно нечто недоступное пониманию самого Тэда, и это нечто давало им явное преимущество, вот что досадно. Но мы еще посмотрим, кто кого, подумал Тэд.

Его глаза пробежались по элегантным книжным корешкам, недели две назад он пролистал эти порнушки. Такая эротика не для него. Все эти ухищрения «знойной страсти» он воспринимал как жалкий фарс, ни уму ни сердцу. Кому нужны метафоры вместо обладания. На лице его появилась усмешка. Впрочем, и обладание, физическое, – вещь весьма банальная: нет, это его не волнует, все эти дурацкие позы… ему от них ни холодно ни жарко.

Другое дело искусство. Вот где истинное обладание. Он с наслаждением вспоминал только что отснятую ленту. Перебирал в памяти, смакуя, эпизод за эпизодом, кадр за кадром: точность, красота, изначально заданное совершенство; его фильм, его творение, его бессмертное дитя. Мысли о работе, как всегда, его успокоили; теперь он олимпийски спокоен, такое спокойствие может дать только сила и абсолютная власть. Вот что действительно возбуждает, будоражит желание…

Он решил удостовериться и прижал ладони к ширинке: да, твердо. Он закрыл глаза. Оттеснив Эдуарда, перед ним вспыхнуло лицо Хелен. Вырвав из памяти знакомые черты – угодно же случаю было подарить ему это сотворенное для кинокамеры лицо, – он довел себя до последней вспышки наслаждения… Хелен… Что и говорить, ему достался бесценный подарок, совершенный инструмент, инструмент из плоти и крови; в его воображении зазвучали мелодии, которые он со временем извлечет из этого инструмента. Тэд, прислушиваясь, снова закрыл глаза и словно наяву увидел маняще черную ленту пленки; ее нетронутая чернота наполнила его энергией. Через мгновение на черном фоне стали появляться серебряные силуэты. Тэд монтировал воображаемый фильм, вглядываясь в серебристые тени, зачарованно слушая их безмолвную песнь.

Дома в своем кабинете Эдуард уселся за письменный стол и решительно пододвинул к себе телефонный аппарат.

Он размышлял о своем разговоре с Ангелини; об Элен; о подарках, которые она не захотела брать.

Фотография, серые перчатки и перстень с бриллиантом лежали тут же, рядом с телефоном. Стараясь не давать волю чувствам, Эдуард их внимательно разглядывал. Как же больно было увидеть тогда в пустой комнате эти перчатки и это кольцо. Не взяла – именно эти вещи, а он-то напридумывал, нарек их талисманами их любви, тайными ее свидетельствами.

Со временем боль немного утихла, он даже мог теперь их разглядывать. Ничего не поделаешь, Ангелини, видимо, попал в точку: не нужны ей пока были его подарки, ни кольцо, ни любовь. Он вспомнил и остальные свои дары, невидимые, которых Элен даже не заметила: то, что он выбрал ее, отдавал ей свое время, наконец, то, что услужливо исчез…

Да, философствовать по поводу Элен удавалось не очень. Всю дорогу, пока он ехал из Италии домой, он еще что-то планировал, изощрялся, но теперь снова был на грани бунта против собственных доводов. Он положил руку на телефон: так просто поехать в Лондон, так просто – она согласится, он почти уверен – увезти ее с собой.

Искушение было слишком велико; он не убирал руку с трубки, но и к диску прикоснуться не решался. Быть от нее так далеко и так близко – неужели он не поедет? Нет, больше нет сил: он поедет, он обязан это сделать… Но он вспомнил Ангелини с его разглагольствованиями и опять почувствовал – в чем-то толстяк прав.