Под голубой луной   ::   Уильямсон Пенелопа

Однако уже через пару шагов он догнал ее и, схватив за руку, резко повернул к себе.

– Ну зачем же так? Погоди минутку. Я с тобой еще не закончил…

– Зато я закончила! – Джессалин выплевывала слова, тщетно пытаясь вырваться. – И я вас не целовала!

– Но ты ведь думала об этом. – Его губы скривились в жутковатом подобии улыбки. – А подумать – это уже почти сделать.

– Да я никогда!.. Да как вы смеете?.. Клянусь Богом, вы самый самовлюбленный, надутый… Жаба надутая! И клянусь – для жабы это оскорбление.

С этими словами она выдернула руку с такой силой, что та по инерции описала дугу и со всей силой врезалась в его челюсть.

– Черт! Ах ты маленькая…

Но Джессалин не стала ждать, что будет дальше. Она со всех ног кинулась прочь.

Только у самой изгороди Джессалин наконец остановилась и, прислонившись спиной к грубым камням, перевела дух.

Вдруг что-то легонько коснулось ее щеки. Ветер трепал клочок голубой кисеи, зацепившийся о терновник. Джессалин захотелось плакать. У нее так мало платьев… Но в то же время она понимала, дело совсем не в разорванной юбке. Ее переполняли противоречивые чувства.

Джессалин попыталась пригладить взъерошенные ветром волосы. Они оказались еще в худшем состоянии, чем она предполагала, – растрепанные и спутанные, все в колтунах. Солнце светило прямо в лицо. Наверняка завтра снова высыпят проклятые веснушки. Свою шляпу она оставила там… у него. Нет, лучше уж изжариться, чем даже подумать о том, чтобы вернуться туда.

Костяшки пальцев неприятно саднило, и Джессалин прижала руку к горячей щеке. О Господи, надо же ухитриться… Хотя его манера говорить кого угодно сведет с ума. Ничего, она хоть немного отыгралась: дала ему пощечину и обозвала надутой жабой. При этой мысли Джессалин рассмеялась, но смех получился какой-то отрывистый и скрипучий. Так ему и надо – получил по заслугам. Теперь не скоро оправится – шутка сказать, женщина ударила его по лицу.

Джессалин снова рассмеялась, вспугнув стаю грачей. Черные крылья затрепетали на фоне синего неба, напоминая извивающуюся траурную ленту.

Проводив глазами грачей, Джессалин снова придирчиво оглядела себя. Платье измято и перепачкано. Внезапно ей отчаянно захотелось оказаться дома, где все вокруг такое знакомое, надежное и безопасное. Башмаки она оставила на берегу. Значит, первым делом надо поскорее забрать их оттуда. В конце концов, это ее единственная приличная пара.

Спустившись с утеса, она с ужасом обнаружила, что прилив уже почти покрыл песчаный берег. Море забирало обратно все, что выбросило на берег раньше, в том числе и кусок мачты, который нашла Джессалин. Оно уже бурлило вокруг каменных глыб, когда-то отколовшихся от скалы.

Джессалин бросилась к камню, на котором пару часов назад оставила ботинки, чулки и шерстяные подвязки. Она прекрасно помнила, как сложила их на сухом, теплом камне, покрытом высохшими водорослями. Было так приятно ощущать босыми ногами белый, ласковый песок. Но теперь коричневато-зеленые пятна водорослей были влажными и скользкими.

– Ну что же это такое! – не выдержала Джессалин, и ветер унес прочь ее слова, точно так же, как жадная волна унесла единственные башмаки, которые еще налезали на ее огромные, безобразные ноги. – Что же это такое… – повторила она уже гораздо тише. И в сердцах добавила: – Черт побери! – Она старалась избегать подобных выражений, но сейчас оно было совершенно уместно.

Джессалин глубоко вдохнула соленый морской воздух. Надвинувшиеся с суши тучи скрыли солнце, и море стало тускло-свинцовым. Прямо над головой жалобно кричала чайка. Резкий порыв ветра разровнял песок, пригнув стебли тростника к самой земле. Сверху посыпались мелкие камушки. С трудом справляясь с развевающейся юбкой, Джессалин подняла взгляд, ожидая увидеть вернувшихся коз.