Портреты   ::   Кендал Джулия

– Вы видели меня, мадемуазель? Правда, я быстро бегаю? Правда, я бегаю быстрее всех мальчишек?

– Потрясающе быстро, Гастон, но, может быть, теперь ты будешь любезен присесть?

– Да, конечно, мадемуазель, – согласился Гастон, сопроводив свои слова небрежным пожатием плеч ей – движением столь типичным для его соотечественников и неподражаемо мужским. – Но вы же понимаете, что я мальчик и мне надо двигаться. Я не могу сидеть столько часов подряд, пока вы разглядываете меня так и эдак.

– Понимаю, Гастон, – засмеялась я в ответ. – Но я же вовсе не прошу тебя сидеть здесь часами. Вот что я тебе скажу, давай-ка на сегодня закончим, и я поучу тебя работать акварелью.

– Ой, пожалуйста, мадемуазель! – с радостью согласился Гастон и тут же устроился возле моего этюдника, правда, предварительно собрав аккуратно сделанные мною за утро наброски. – По-моему, сегодня хорошо получилось, мадемуазель Клэр. Как это выговорите, – вы поймали мое сходство?

– Уловила, дурачок ты мой. Похоже, твоего тщеславия хватит на десять парижанок.

– Ага! – согласился Гастон и, не удержавшись, захихикал. – Может, это потому, что я не такой, как все. Очень красивые люди это о себе знают.

Я расхохоталась и покачала головой. С последним утверждением было трудно спорить. Хотя для своих лет Гастон был маловат, а его родители были типичными сельскими жителями, которые никогда не читали ничего кроме еженедельной газеты, он был на редкость умен и рассудителен. Держался он, как правило, особняком, мало общаясь с другими деревенскими ребятишками. Я познакомилась с ним год назад, когда покупала свой маленький домик неподалеку от Сен-Виктора на деньги, которые заработала сама, продав несколько картин. Дом, Грижьер , достался почти даром, так что мне даже удалось усовершенствовать более чем скромный интерьер, и теперь я могу похвастаться своей первоклассно оборудованной ванной комнатой с душем и даже небольшой стиральной машиной.

Уже два лета подряд я пишу французскую деревню и местных жителей. Гастона отчего-то очень заинтересовала «американская тетя, которая рисует», и я почему-то сразу ему понравилась. Видимо, мы оказались родственными душами. Я ведь тоже всегда была не «такой как все», вечно делала не то, что положено. В общем Гастон стал ходить за мной по пятам, и я решила учить его английскому, который, к моему величайшему удовольствию, он схватывал с необыкновенной легкостью и любил использовать при каждом удобном случае.

Ну и еще, конечно, моя привязанность к нему усиливалась оттого, что он очень любил рисовать и был поразительно талантлив. Мы тогда совершенствовались с ним в работе акварелью, несмотря на то, что он ужасно хотел начать писать маслом. Я отказывалась откликнуться на его просьбу только лишь из опасения, что с масляными красками ему пока не удастся справиться.

Я наблюдала за тем, как он, держа в руке кисть, размышляет о композиции.

– А не нарисуешь ли ты мне барашка, – попросила я.

Он затрясся от смеха и сказал:

– Но ведь так говорил Маленький принц, « мадемуазель , честное слово! » А вы не можете быть Маленьким принцем, потому что он это я! А вы взрослая, вы что, забыли?

– Разве я могу забыть, если ты только и делаешь, что мне напоминаешь? – Гастон был ненасытным читателем и обожал «Маленького принца». Он не понимал, что напоминает мне Маленького принца куда больше, чем ему кажется – любопытство и наивность сочетались в нем с удивительной мудростью.

– Нет, сегодня я решил нарисовать вас, мадемуазель Клэр, – он зажал кисточку зубами и принялся с важным видом разглядывать меня, затем нагнулся к своим краскам и начал работать аккуратными длинными мазками. – Волосы я вам сделаю такого цвета, как подсолнечник, потому что они на него похожи, только без черной серединки.

– О, уж пожалуйста, Гастон, иначе все подумают, что я крашусь!

–  Pardoп ?

Почти не обращая на меня внимания и полностью сосредоточив внимание на листе лежавшей напротив него бумаги, он прикусил свою очаровательную губку и нахмурил брови.