Последнее прощение   ::   Келлс Сюзанна

Значит, в воскресенье ей в церковь не попасть. Наверное, можно было бы ускользнуть и пойти в сторону дороги, ведущей на север, к замку Лэзен, но она не сможет этого сделать. Когда ей запрещалось покидать дом, отец приставлял к ней кого-нибудь из своих соглядатаев.

Любовь. Это слово томило ее. Бог — это любовь, хоть отец постоянно твердил о Боге гнева, наказания, злобы, мести и силы. И, тем не менее, Кэмпион нашла в Библии строки о любви. «Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина». «Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня». «И знамя его надо мною было любовью». «На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя». Отец сказал, что Песнь Соломона — не более чем выражение любви Бога к своей церкви, но она ему не поверила.

Она всматривалась в темноту, окутавшую долину Уэрлаттон, и думала об отце. Она боялась его, хотя должна была бы любить. Однако страх все-таки не проникал в глубину души. У нее была тайна. Тайна, за которую она цеплялась днем и ночью. Какой-то сон, который никогда не покидал ее. И в этом сне она была будто бестелесной душой, наблюдавшей за самой собой в Уэрлаттоне. Она улыбнулась, спохватившись, что называет бестелесную душу словом Кэмпион. И та смотрит, как Доркас слушается отца или хотя бы пробует повиноваться. У нее было такое чувство, будто она сама не имеет к этой усадьбе никакого отношения. Она не могла этого объяснить, так же как Тоби Лэзендер был не в состоянии растолковать, каким образом холодные пальцы ощущают давление рыбы в воде. И все же предчувствие, что она чем-то отличается от остальных, помогло ей сопротивляться дикой отцовской воле. Ее душа питалась мечтами о любви, верой в то, что где-то за мрачной высокой тисовой изгородью существует доброта, что рано или поздно она отправится в тот запутанный мир, который отвергал Мэттью Слайз.

— Мисс?

Чэрити пятилась назад от порхающей ночной бабочки.

— Знаю, Чэрити. Ты не любишь ночных бабочек.

Кэмпион усмехнулась. Наклонившись, она снова почувствовала боль в спине, но все же поймала большую бабочку двумя руками, ее крылья затрепетали в ладонях, и она выпустила ее назад, во мрак, на волю — туда, где охотились совы и летучие мыши.

Она закрыла окно и опустилась на колени возле кровати. Повинуясь долгу, помолилась за отца, Эбенизера, Гудвайф, за слуг, а потом с улыбкой на лице за Тоби. Мечты опять всколыхнулись. В них не было никакого смысла и не было почти никакой надежды, и, тем не менее, она была влюблена.

Три недели спустя, когда хлеба стали такого же цвета, что и волосы Кэмпион, и английское лето обещало небывалый урожай, в Уэрлаттон пожаловал гость.

Вообще, гости здесь случались редко. Иногда лишь странствующему проповеднику с устами, опаленными ненавистью к королю и епископам, могли оказать гостеприимство. Но сам по себе Мэттью Слайз был не из общительных людей.

Гостя, как сообщили Доркас, звали Сэмьюэл Скэммелл. Брат Сэмьюэл Скэммелл, пуританин из Лондона! Чэрити была в восторге от его приезда. Она пришла в спальню к Доркас, когда последние лучи солнца гасли над долиной.

— Гудвайф говорит, что вам, мисс, нужно надеть лучшее выходное платье. В зале постелили ковры.

Кэмпион порадовалась щебетанию Чэрити.

— Ковры?

— Да, мисс. А еще хозяин приказал зарезать трех молодок! Представляете, трех! Их Тобиас уже принес. Гудвайф печет пирог.

Чэрити помогла Кэмпион одеться, оправила белый полотняный воротник на плечах.

— Вы, правда, хорошо выглядите, мисс.

— Да?

— Это воротник вашей матушки. Его так легко было штопать. — Чэрити помяла в пальцах краешек.