Последнее приключение Аввакума Захова   ::   Гуляшки Андрей

Однако время от времени я чувствую, как по спине у меня ползают проклятые мурашки. С этими дрянными насекомыми я так и не сумел свыкнуться, хотя мне как ветеринарному врачу частенько доводилось бывать в таких местах, где черным-черно от муравейников.

Но мне могут сказать: «К чему эти пустые разговоры о мурашках и муравьях, любезный, если Аввакум ваш друг? И ежели такая страшная беда нависла над целым городом, да и вообще надо всей страной, ежели возникла угроза жуткой эпидемии и в опасности находится жизнь тысяч и тысяч людей, почему же, черт возьми, Аввакум Захов еще не включился в следствие? Чего ждут ответственные должностные лица?

На этот законный вопрос мне придется ответить лишь пожатием плеч и усмешкой, выражающей бесконечное сожаление. Аввакум давно уже перестал заниматься делами, связанными с контрразведкой. Он целиком отдался археологическим исследованиям, ездит с экспедициями за рубеж — в далекие и близкие страны, на север и на юг, — а когда на более длительное время задерживается на родине, то пишет свои научные труды по археологии и реставрирует по привычке древние вазы. Аввакум вышел из игры, и поэтому ни я — его друг и биограф, — ни ответственные должностные лица не могут обратиться к нему за помощью. И получается: сидит центральный нападающий на трибуне, а внизу, на футбольном поле, его бывшие товарищи по команде тщетно пытаются забить гол, но он, центральный нападающий, не вправе помочь им хоть одной-единственной подачей мяча, потому что он теперь — только зритель и не участвует в игре.

* * *



Тот же день. Чувствую себя так, словно стою над ямой, где зарыта бомба замедленного действия. Другими словами, с нервами у меня прилично. Стискиваю зубы и говорю себе, что самое худшее, может быть, и не случится. И еще говорю, что солдат должен быть всегда готовым ко всему.

Просматриваю свои заметки и вдруг обнаруживаю, что допустил весьма досадную ошибку. О, небо! — восклицаю я в душе, и мне становится грустно. Когда человек стоит над ямой, в которой до поры до времени дремлет бомба замедленного действия, он не имеет права восклицать вслух, он должен вести себя тихо и смирно, потому что находится перед лицом вечности.

Перед лицом вечности человеку лучше всего молчать и размышлять.

Итак, я рассказываю про всяческие загвоздки, вызванные похищением, а о самом похищении не обмолвился пока ни словом. Пропускаю главное. А ведь главное здесь таково, что, как подумаешь, голова идет кругом! Какая же это «большая» кража! Масштабы события не выразишь и самым емким словом. Года три назад я читал, кажется, в «Монд» (газету брал у Аввакума), как шайка гангстеров ограбила почтовый поезд. Эти бравые парни остановили в поле почтовый поезд, направлявшийся в Глазго, связали охрану и выкрали из бронированного вагона, где находился сейф, свыше двадцати миллионов фунтов стерлингов. Затем они исчезли, растворились как дым. Я показал тогда Аввакуму заметку об ограблении («Монд» назвала его .ограблением века»), он пробежал ее глазами, усмехнулся презрительно и с подчеркнутым пренебрежением пожал плечами. Спустя некоторое время, когда я снова заговорил об этом происшествии, на лице Аввакума появилось выражение досады, он слегка нахмурился. «Любезный Анастасий, — сказал он, — для Запада случай этот, возможно, представляет интерес, там могут назвать его даже „ограблением эпохи“ или „королевой краж“ — это в их стиле. А я вижу в нем лишь самое обыкновенное ограбление, совершенное разбойниками с большой дороги, организованное, разумеется, с помощью подкупленных чиновников и полицейских». Он помолчал немного и перевел разговор на другое. В последнее время Аввакум стал проявлять живой интерес к вирусологии, хотя эта наука не имела ничего общего с его археологическими изысканиями.