Семь верст до небес   ::   Туманова Юлия

Мам, ну хватит меня пеленать! Вязала бы ты что ли шарфы покороче…

— Тебе какой ни свяжи, все одно!

— Ну, тогда давай забацай мне манишку. Я буду красивая и аккуратная. Пока не начну в нее сморкаться!

— Ташка! — Алена сделала возмущенное лицо, но все-таки хихикнула.

Эмоции всегда брали в ней верх над воспитательными порывами, и Алена все никак не могла решить, хорошо это или плохо. Пока она решала, Ташка росла и безо всяких угрызений совести вела себя соответственно своим представлениям о жизни.

Взявшись за руки, они дошли до остановки, и уже оттуда, укрывшись под стеклянным козырьком, смотрели, как наползает на город осенний промозглый вечер. Лениво, громоздко, будто слон в джунглях, пробирались вдоль улиц тяжелые сумерки. Тучи в изнеможении навалились друг на дружку и толпились, как люди на тесном пяточке остановки, а через секунду захлюпали мокрыми носами, и от дождя мгновенно стало совсем темно.

— Прямо волком хочется выть! — серьезно проговорила Ташка, топчась на одном месте.

Алена прижала ее к боку, так что рыжий хвост уперся под мышку, и Ташка беспокойно завертелась, устраиваясь поудобней.

И почему-то вспомнилась другая осень. Из чужой, придуманной жизни.

Сколько ей тогда было? Как Наташке, наверное. Накрахмаленная юбка колом, отражение солнца на носках туфель, бледная улыбка, аккуратные косы-корзиночки в ослепительно белых бантах. И подруга Юлька — единственная и неповторимая — мечтательница, как и она, только с решительным блеском в глазах:

— Давай в кино сбежим! У Пашки сегодня смена! Пашка был Юлькиным братом и предметом зависти Алены.

— Давай, он нас бесплатно пропустит! — жарко шептала Юлька. — И фильм сегодня отличный! Про любовь!

Почему Алена поддалась тогда? Рассудительность чуть ли не впервые изменила ей, и страх перед возможным наказанием за прогул тоже не помешал. Потом, конечно, преступление раскрылось, и учительница доложила родителям, что «ваша девочка отсутствовала без уважительной причины», и те долго и нудно допрашивали девочку, стенали и охали, в итоге оставив ее без сладкого и надежды провести каникулы у моря.

Но все это было потом.

А сначала… Они с Юлькой сидели в мрачном зале и, одинаково раскрыв рты, таращились на экран.

Нет, спустя столько лет, Алена не помнит, конечно, ни названия фильма, ни режиссера, ни подробностей сюжета.

Только минутная сцена застряла в душе прочно и, по всей видимости, навсегда. Другая, любимая осень — вкрадчивая, сочная, с ласковым шепотом дождя — оттуда.

Алена помнит ее до мелочей, до судорог в горле, когда хочется плакать и толком не понимаешь, почему.

Помнит незнакомый город, окутанный серебристыми облаками, необъяснимое, горько-нежное очарование улиц с блестящей от дождя брусчаткой, цветами на каждом подоконнике, островерхими черепичными крышами, каминными трубами. Помнит внезапное солнце, мягко переступающее по куполам соборов, и площадь, залитую тихим светом, и попирающую небо Эйфелеву башню.

Помнит открытое маленькое кафе. Дымящуюся чашку кофе на столике под навесом. Тонкие женские пальцы, нервно скользящие по гладкой ткани пальто. Помнит жадный взгляд, в котором стремительно отражались осенние каштаны, ворохи листьев вдоль бульвара и силуэты прохожих. И мгновенную, иступленную радость в глазах, когда из-за поворота, устрашающе рыча, вывернул забрызганный грязью черный мотоцикл.

Помнит, как женщина зачарованно, словно во сне, поднялась. Машинально отряхивая свое удивительное, белоснежное пальто, улыбнулась, как человек, дождавшийся чуда. А мужчина, спрыгнувший с мотоцикла, нетерпеливым движением сдернул шлем с головы и двинулся ей навстречу.