Сладкий папочка   ::   Клейпас Лиза

– Поэтому мне не следует ходить к нему одной?

– С тех пор, как эта стоянка трейлеров лет пять назад перешла к нему в наследство от родителей, он здесь женщинам проходу не даст, домогается каждой, которая только встречается ему на пути. Раз или два пытался приставать к моей матери, так я сказал ему: еще одно поползновение, и от него останется одно большое мокрое место отсюда и до самого Шугар-Ленда, уж я об этом позабочусь.

Я ни минуты не усомнилась в серьезности его заявления. Несмотря на свой юный возраст, Харди был достаточно рослым, чтобы здорово отметелить кого угодно.

Мы достигли красного кирпичного хозяйского дома, цеплявшегося к засушливому плоскому участку, как олений клещ. На стене, обращенной к главной дороге, была прибита большая черно-белая вывеска, возвещавшая: ПЕРЕДВИЖНЫЕ ДОМА РАНЧО БЛУБОННЕТ. Из-за вывески по бокам торчали пучки выцветших пластмассовых люпинов [1] . Вдоль по обочине дороги, как раз перед вывеской, тянулась процессия изрешеченных пулями садовых фигур розовых фламинго.

Мне тогда еще предстояло узнать, что некоторые обитатели прицепов, в том числе и сам мистер Сэдлек, имеют обыкновение ходить на соседское поле, чтобы попрактиковаться в стрельбе. Они палили в садовые фигуры фламинго, которые при каждом попадании качались и прогибались назад. Когда же какой-нибудь из фламинго превращался в бесполезное решето, его из стратегических соображений помещали у главного входа на стоянку как наглядное свидетельство меткости местных жителей.

В маленьком боковом окошке у входной двери висела табличка «ОТКРЫТО». Ободряемая надежным сопровождением Харди, я подошла к двери, предварительно постучалась и толкнула ее.

Уборщица-латиноамериканка драила пол у входа. Из кассетника в углу вырывались задорные, в ритме польки, звуки техасской музыки. Уборщица, подняв на нас глаза, быстро затараторила по-испански:

– Cuidado, el piso es mojado.

По-испански я знала всего несколько слов, а потому, совершенно не понимая, что она хочет сказать, виновато покачала головой. Но Харди не замедлил с ответом.

– Gracias, tendremos cuidados. – Он положил ладонь мне на спину. – Осторожно, пол мокрый.

– Ты говоришь по-испански? – слегка удивилась я. Его темные брови приподнялись.

– А ты нет?

Я сконфуженно покачала головой. Тот факт, что я вопреки происхождению не говорю на языке своего отца, у всех всегда вызывал смутное удивление.

В дверях конторы возникла высокая, тяжеловесная фигура. Луис Сэдлек на первый взгляд казался привлекательным мужчиной. Однако при ближайшем рассмотрении оказывалось, что это лишь остатки былой красоты: на его лице и на теле лежала печать разложения – следствие привычки потворствовать своим слабостям. Полосатую ковбойку он носил навыпуск, пытаясь скрыть складку на талии. Ткань на его штанах выглядела дешевым полиэстером, однако сапоги были сшиты из окрашенной в синий цвет змеиной кожи. Ровные, правильные черты его лица портили багровые отеки вокруг шеи и на щеках.

Сэдлек посмотрел на меня с небрежной заинтересованностью, и его губы растянулись в сальной улыбочке. Сначала он обратился к Харди:

– Что за черномазенькая?

Краем глаза я увидела, как девушка-уборщица насторожилась и перестала тереть пол. Ей, наверное, достаточно часто приходилось слышать это слово в свой адрес, чтобы понимать, что оно значит.

Заметив, как Харди стиснул зубы и сжал кулаки, я поспешила заговорить:

– Мистер Сэдлек, я...

– Нe называйте ее так, – сказал Харди таким тоном, что мне стало не по себе.

Они с Сэдлеком твердо смотрели друг на друга с почти осязаемой враждебностью. Мужчина, уже давно переживший свой расцвет, и мальчишка, который еще не вступил в эту пору. Но завяжись драка, сомнений в ее исходе у меня не было.

– Я Либерти Джонс, – сказала я, пытаясь разрядить напряженную атмосферу.