Сломанная роза   ::   Беверли Джо

Но и тут ничего не произошло — только имя на плите, в сердце не шевельнулось ничего. Пустота все росла и ширилась, грозя поглотить с таким трудом завоеванное счастье. По шороху одежды и слабому аромату он понял, что подошла Джеанна, но не обрадовался, ибо не хотел видеть ее сейчас и здесь.

Она ведь могла вспоминать сына.

Джеанна опустилась на колени рядом с ним и протянула ему какой-то свиток. Машинально он взял его, не представляя, что бы это могло быть, и почти не испытывая любопытства. Чтобы принять свиток, ему пришлось положить сломанную розу. Он заметил, как побледнела Джеанна, увидев испачканные кровью лепестки, но не нашел в себе сил, чтобы утешить ее.

Он положил обломки у могильной плиты, рядом с кустом, усыпанным живыми розами. У Джеанны были живые розы — воспоминания. А ему остались лишь холодные обломки слоновой кости.

Но отвергать то, что она принесла, не посмотрев, было бы слишком жестоко, и Галеран скрыл горечь и злобу, развязал ленту и развернул свиток, состоявший из нескольких прошитых посредине листков.

Мелькнула невольная досада на Джеанну, так нерасчетливо расходовавшую дорогой пергамент, но потом он прочел первые строки.

«В день Святого Стефана, в год от Рождества господа Нашего 1099, в замке Хейвуд в Нортумбрии появился на свет Галеран, сын Галерана и Джеанны, жены его, господина и госпожи этих владений…»

Галеран посмотрел на Джеанну и увидел, что в ее глазах поблескивают слезы.

— Я сама диктовала все это писцу. Я знала, как ты тоскуешь, и решила делать это для тебя, хотя и не подозревала тогда…

У Галерана быстрее забилось сердце. Он стал читать дальше.

«Его рост при рождении — полтора локтя. Повивальные бабки сказали, что это хороший рост и он вырастет высоким. В день появления на свет он дышал часто и ровно, желудок у него заработал в первый же день, и, хоть испражнения были нехороши, знающие женщины говорят, что это не страшно».

Галеран вопросительно взглянул на жену.

— Брат Сирил считал, что не подобает мне записывать такое. Но первый раз это действительно ни на что не похоже. Знаешь, как ил со дна пруда, только липкий.

Галеран сосчитал листки. Всего пять.

— Здесь все о нем?

— Все, что я только могла вспомнить. И плохое, и хорошее. К примеру, те три ночи, что мы не спали вместе с ним, когда у него резался первый зубик. Или как он прыгал в кроватке, заслышав барабан… — Джеанна не сводила с него тревожного взгляда. — Я не дала тебе записи сразу, потому что не знала точно…

— Не надо. Ты правильно поступила. Я не был готов, нo теперь… — Он не мог найти нужных слов выражения чувств, теснивших ему грудь. — Теперь… Спасибо. — Он обнял Джеанну, крепко прижал ее к себе и все повторял:

— Спасибо. О господи, спасибо тебе.

Джеанна гладила его по плечам, по голове.

— Пожалуй, — шепнула она, — и я тоже так и не оплакала его, как подобает. После его смерти все так завертелось… Если хочешь, я прочитаю тебе свои записи. И мы вместе оплачем наше бедное дитя.

Галеран кивнул, потерся головою о ее плечо, сжимая в руках пергамент, и помолился, чтобы первенец его — теперь он, конечно, ангел в садах божьих — помог им. Они заслужили счастье, заслужили безбедную и тихую жизнь в божьем мире. И, быть может, если господь будет столь милосерден, Он ниспошлет им еще дитя, утеху в молодости, отраду в старости.

Той же ночью, когда образ сына, прогнав пустоту, занял свое место в его сердце, Галеран пришел к жене. Их слияние не было удовлетворением давнего, неистового желания, что преследовало его по пути из Иерусалима; не было оно похоже и на те отчаянные и тщетные попытки собрать воедино осколки прежней любви, что предпринимали они после его возвращения. Их любовь, пройдя испытания, стала поистине бесценным сокровищем.