Потрясающие приключения маёра Брауна   ::   Честертон Гилберт Кит

А самое странное в ней то, что первым этот клуб обнаружил мой друг Бэзил Грант — мечтатель и мистик, которого едва можно было вытащить из его мансарды.

Бэзила знают немногие, но вовсе не потому, что он необщителен. С любым прохожим он мог бы проговорить всю ночь напролет, зайди тот к нему в комнату. У него было мало знакомых потому, что, как все поэты, он отлично обходился без них. Он радовался новому лицу, словно неповторимому оттенку заката, но не больше нуждался в званых вечерах, чем пытался менять облака, в которые садится солнце.

Жил он в странной, но комфортабельной мансарде одного из домов в Лэмбете и был окружен неразберихой вещей — фантастическими старинными книгами, шпагами, мушкетами, — всей этой свалкой романтизма, странной и неуместной в лондонских трущобах. Но внешность самого Бэзила среди этих донкихотских реликвий казалась необычайно современной — у него было энергичное и волевое лицо юриста. И никто, кроме меня, не знал, кто он такой.

Хотя с тех пор прошло уже немало времени, многие, вероятно, помнят ужасное и нелепое событие, происшедшее в… году, когда один из самых проницательных и уважаемых судей в Англии сошел с ума во время судебного процесса. У меня есть личное мнение, но что до фактов, они бесспорны. Несколько месяцев или даже лет люди замечали странности в поведении этого судьи. Он потерял всякий интерес к законам, в которых разбирался так блестяще, что вызывал суеверный страх, и начал давать подсудимым личные советы, читать им нравоучения. В своих речах он все более походил на доктора или священника. Человеку, которого обвиняли в покушении на убийство из ревности, он сказал: «Я приговариваю вас к трем годам заключения, но твердо уверен, что вам сейчас нужны три месяца на берегу моря». Со своего судейского кресла он обвинял подсудимых в преступлениях, доселе неслыханных: чудовищном эгоизме, полном отсутствии юмора или искусственно преувеличенной, болезненной впечатлительности. События достигли апогея, когда слушалось нашумевшее дело о похищении бриллиантов, и сам премьер-министр, этот блистательный патриций, вынужден был неохотно, но элегантно выйти на свидетельское место, чтобы дать показания против своего лакея. После того, как жизнь в доме премьер-министра предстала перед судом во всех подробностях, судья снова попросил его подойти, что тот исполнил с величавым достоинством. И тогда судья произнес резким, скрипучим голосом: «Заведите другую душу! Ваша не годится даже собаке. Заведите новую!»

Все это — конечно для людей проницательных — предвещало тот печальный и нелепый день, когда разум совсем покинет судью на каком-нибудь открытом заседании суда. Это случилось во время разбирательства дела о клевете между двумя известными и влиятельными финансистами, каждого из которых обвиняли в присвоении чужих денег. Дело оказалось сложным и тянулось долго. Выступления защитников были красноречивы и длинны. Наконец через несколько недель работы и риторики пришло время судье подвести итоги, и все с нетерпением ожидали услышать один из знаменитых образцов его ясной и сокрушающей логики. Во время слушания он говорил очень мало и к концу процесса выглядел угрюмым и мрачным.

Судья немного помолчал — и вдруг громко запел. Пел он, как потом сообщили, следующее:

О раути-аути тидли-аути

Тидли-аути тидли-аути

Хайты-айти тидли-айти

Тидли-айти оу.

После чего удалился от общественной жизни и поселился на чердаке в Лэмбете.

Однажды, около шести часов вечера, я сидел у него за стаканом изумительного бургундского, которое он хранил за грудой папок, надписанных странным готическим шрифтом.