Заклинатель   ::   Эванс Николас

Пухленькая и добродушная, она так громко хохотала, что стены сотрясались. Грейс улыбнулась ей и утвердительно кивнула.

– Это хорошо. Но тогда тебе не попробовать мой рождественский обед.

– Оставьте мне чего-нибудь вкусненького. Я послезавтра вернусь. – Голос девочки звучал хрипловато. На отверстии в шее, куда подводили трубочку от аппарата искусственного дыхания, все еще была марлевая повязка. Женщина подмигнула ей:

– Ладно, милочка, договорились.

Женщина ушла, и Грейс взглянула на часы. Она уже полностью оделась и сидела на кровати, дожидаясь родителей – те должны были появиться через двадцать минут. В эту палату ее перевели через неделю после выхода из комы, когда отпала необходимость в аппарате искусственного дыхания, и теперь она могла говорить, а не просто шевелить губами. Палата была крошечная; бледно-зеленый цвет, в которые обычно – непонятно по какой причине – красят стены больниц, навевал жуткую тоску; вид из окна тоже был унылым – внизу размещалась автомобильная стоянка. Но зато в комнате стоял телевизор, а многочисленные подарки, цветы и открытки тоже поднимали настроение.

Грейс посмотрела на свою ногу – медсестра аккуратно подколола штанину ее серых брючек. Раньше она слышала, что, когда отрезают ногу или руку, человек еще долго чувствует ее. Теперь она в этом убедилась. Несуществующая нога отчаянно чесалась по ночам, доводя ее до безумия. Удивительно, но когда Грейс смотрела на эту странного вида культю, с которой ей теперь суждено жить, ей казалось, что та не имеет к ней никакого отношения. Словно этот обрубок принадлежал кому-то другому.

У тумбочки стояли прислоненные к стене костыли, а на них глазел с фотографии Пилигрим. Снимок коня – чуть ли не первое, что увидела девочка, придя в себя. Отец, проследив направление ее взгляда, сказал, что с Пилигримом все хорошо. Ей было приятно это услышать.

А вот Джудит погибла. И Гулливер – тоже. От Грейс ничего не скрыли. Но она не смогла полностью прочувствовать это известие. Та же история, что и с ногой. Она, конечно, поверила – зачем бы им лгать? И даже расплакалась, когда отец рассказал ей обо всем, что случилось в то утро, но – может, из-за наркотиков, на которых ее тогда держали, – слезы шли не от сердца. Она словно смотрела на себя со стороны – горе было каким-то искусственным. И теперь, когда она вспоминала о случившемся (а ее удивляло, что иногда она об этом забывала), сам факт смерти Джудит присутствовал только в голове, окруженный спасительной зоной бесчувствия, не позволяющей полностью осознать гибель подруги.

На прошлой неделе к ней приходил полицейский, задавал вопросы и что-то писал. Он очень нервничал – это было видно, тем более что Роберт и Энни кружили вокруг, не спуская с него глаз: боялись, как бы допрос не разволновал дочь. Но они зря беспокоились. Грейс сказала полицейскому, что помнит только, как они съехали вниз по обледеневшему склону. Она лукавила. В глубине души она знала: если постараться – она вспомнит больше, гораздо больше. Просто ей не хотелось ничего вспоминать.

Роберт предупредил дочь, что позже ей придется сделать заявление – возможно, письменное – для представителей страховой компании, но сейчас еще рано об этом думать. Это подождет – пусть она сначала поправится. Хотя он сам толком не знал, что в ее случае означает «поправиться».

Грейс продолжала смотреть на фотографию Пилигрима. Про себя она уже решила, что сделает. Вернее, чего не станет делать. Грейс подозревала, что родители будут настаивать, чтобы со временем она возобновила прогулки верхом. Но она никогда, никогда больше не сядет на этого коня. Надо его отвезти назад в Кентукки.