Золотая чаша   ::   Плейн Белва

Не то чтобы ему так уж хотелось сидеть у кого-нибудь на коленях, ведь ему было почти пять. Только иногда, когда он уставал, ему это нравилось.

Но он всегда мог посидеть на коленях у тети Хенни. Она читала ему про маленькую сиротку Энни и еще про забавного маленького карапуза, у которого была добрая душа и сердце мягкое, как перезрелое яблоко.

Тетя Хенни обнимала его и спрашивала: «Догадайся, кто этот забавный маленький карапуз?», а он отвечал, что не знает, хотя на самом деле знал, как нужно ответить.

«Ну как же, это же ты!» – говорила тетя Хенни, смешно округлив глаза, и снова обнимала его.

– Тебе понравился этот человек? – спросил сейчас Пол.

В первую минуту она не поняла, кого он имеет в виду.

– Какой человек? Который влез на крышу?

– Да. Он тебе понравился? Мне понравился.

– Да, он чудесный человек!

– Я бы тоже смог так сделать, – снова сказал Пол.

Она погладила его по голове.

– Не думаю, что тебе это удалось бы. Да и любому другому тоже. – Она считала, что с детьми надо всегда быть честной. – Но я уверена, что в будущем ты сделаешь много хороших вещей.

– А что я сделаю?

– Ты многое узнаешь, потому что ты внимательно смотришь вокруг и внимательно слушаешь, что тебе говорят. Ты научишься понимать прекрасное. И ты будешь очень добрым. А теперь давай поспешим, а то дома наверное уже беспокоятся, куда это мы пропали.

* * *



Чайная посуда уже стояла на тяжелом подносе, и мать, и сестра Хенни сидели у стола в ожидании. С них хоть картину пиши, подумала Хенни, они умеют принимать живописные позы. Флоренс, должно быть, принесла розы. Она всегда приносила розы, не слишком много, всего несколько штук, ровно столько, сколько нужно для безупречной по изяществу и вкусу розово-кремовой композиции в небольшой серебряной вазе.

– Пусть Пол выпьет сначала свое какао, – сказала Анжелика, бабушка мальчика. – Потом ты, Флоренс, заберешь его домой.

Они, видимо, беседовали о чем-то приятном; возвращение Хенни с Полом нарушило течение этой беседы, и обе ненадолго замолчали, снова собираясь с мыслями.

– Такая уютная комната, – сказала спустя пару минут Флоренс, – и все благодаря твоим прекрасным вещам, мама.

Анжелика покачала головой.

– Нет, они не подходят для этой квартиры. Им место в другом доме, не здесь.

Она была права. Портреты в дорогих рамах, занавеси из прекрасного кружева, тонкого, как фата невесты, многочисленные герцоги и герцогини из дрезденского фарфора, кланяющиеся друг другу, на этажерке для безделушек, были слишком роскошны для самых обычных во всех прочих отношениях комнат. При взгляде на них воображение сразу рисовало высокие потолки, колонны, просторные веранды. Эти вещи принадлежали другому месту, другой жизни, той, которой был положен конец в Аппоматоксе [3] за восемь лет до рождения Хенни.

Но почему же тогда Хенни словно наяву слышала иной раз крики и ропот возмущения тех дней? Причиной тому были рассказы Анжелики, столь частые и столь яркие, что ты поневоле начинал чувствовать себя участником событий. Папа, за плечами которого было четыре года войны, никогда не говорил о ней. Не вспоминал о тех временах и дядя Дэвид, на долю которого выпало еще больше испытаний, хотя, по словам Анжелики, он и оказался не в том лагере. Но Анжелика постоянно возвращалась мыслями к минувшей войне. Она хранила свои сожаления и гнев как старое поношенное пальто, и не желала с ними расставаться. А, может, просто не могла. Может, каким-то необъяснимым образом они служили ей своеобразной защитой.

– Да, в недобрый день мы приехали в Нью-Йорк, – сказала сейчас Анжелика. Она встала и подошла к окну, что делала наверное десяток раз за день. – Говорят, в этом году будет ранняя зима.