Зов сердца   ::   Блейк Дженнифер

Но скажи-ка мне, как получилось, что он оказался здесь? Почему его не отнесли на берег, а потом туда, где он живет?

— Помощь я бы искала целую вечность, а ему она требовалась немедленно.

— Но для этого был Гастон. Разве не так?

Гастон ловил ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Сирен бросила на парня уничтожающий взгляд и ответила вопросом на вопрос:

— Вы не хотите, чтобы Лемонье находился в лодке?

— Мне не нужен здесь ни один мужчина, как тебе прекрасно известно, особенно такой пройдоха, как этот.

— Но он не в том состоянии, чтобы его опасаться!

— Они всегда опасны, такие типы, даже в могиле. Ну, Гастон, ты ведь помогал Сирен, а? Ты позволил ей принести сюда этого человека?

Гастон был не способен лгать; это была одна из самых привлекательных черт его характера. Он, конечно, мог преувеличить прелести некоторых женщин, но то другое дело. Видимо, для него все женщины действительно были красавицами.

Он опустил кудрявую голову.

— Я не сидел здесь все время, дядя Пьер.

— Вот как.

— Я отлучился только на полчасика, не больше! Откуда мне было знать, что Лемонье швырнут в реку?

— Ты бы увидел, если бы сторожил.

Эти спокойные слова звучали приговором. Наказания не избежать. Терпение Сирен лопнуло.

— Какая разница? Человек здесь, и он тяжело ранен! Мы должны что-то сделать — послать за доктором или, по крайней мере, сообщить кому-нибудь, что случилось.

— Она права, — сказал Жан, глядя на брата. — Нельзя позволить ему умереть.

— Боюсь, что так, — вздохнул Пьер. — Гастон, за доктором.

Врач, человек с сомнительными знаниями, зато большой любитель бренди, был единственным, кого удалось убедить принять пост, равносильный ссылке. Он явился поздним утром, снял наложенную Сирен повязку и заменил другой, почти такой же, осмотрел язык и белки пациента, объявил, что у него жар, сделал ему сильное кровопускание и удалился.

Он не ошибся насчет жара. Днем температура упорно повышалась. Сирен обтирала лицо и верхнюю часть тела холодными мокрыми тряпками, чтобы сбить ее. Ее тревожила его неподвижность и бесчувственность, и, хотя она продолжала заниматься своими обычными домашними делами — стряпала, стирала и убирала, — ее снова и снова тянуло опуститься на колени возле его постели.

Странно, но, пока Рене Лемонье лежал здесь, она не могла думать о нем как о развратнике и негодяе. Такая сила была в его лице, в квадратной челюсти и выступе подбородка. Высокий лоб говорил о незаурядном уме. Линия рта была четкой и с одной стороны отмечена полукруглой бороздой, как будто он улыбался, но в ее крутых изгибах не было ничего чувственного. Его тело не выдавало избалованного человека: плечи и грудь перевиты мускулами, а

живот плоский и твердый, как железо, — ни унции жира.

Она расчесала его волосы, когда они высохли, надеясь, что он тогда будет выглядеть не таким изможденным. Это оказалось легче, чем она ожидала, потому что они были коротко стрижены, чтобы убираться под парик, который он носил, должно быть, по привычке, — несомненно, именно парик не дал проломить ему голову; он, наверное, свалился с него, когда Рене упал или когда его бросили в воду. Жаль, что он закрывал свои волосы, — мягкие, блестящие иссиня-черные волны льнули к ее пальцам, когда она зачесывала их наверх, убирая с лица.

В тот день Бретоны не покидали лодку, оставались рядом — чинили ловушки, плели сети, выстругивали колышки и другие полезные мелочи. Гастон ходил подавленный. Никто не обмолвился, какое наказание определили ему за нарушение своих обязанностей, но прошедшей ночью старшие уводили его на берег, и теперь он двигался с некоторым напряжением, а, садясь, опирался на спинку стула с величайшей осторожностью.

Доктор снова явился в сумерках, суетясь еще больше, чем прежде.