Бедная любовь Мусоргского   ::   Лукаш Иван

Он пошел наискось в сугробы, на мутный, как бы несущийся с метелью, огонь.

Это был залепленный снегом фонарь на чугунной лапе, над железными перилами лестницы.

Фонарь освещал кусок стеклянной двери, занесенной снегом, и кусок вывески. В мчащемся мелькании Мусоргский разобрал на вывеске длинные дрожащие буквы "Неаполь". Стеклянная дверь задребезжала, затолкалась вбок, с паром, помутившим фонарь, вырвался трактирный гул, и на площадке лестницы показалось необыкновенное существо, как бы слегка горбатое, крутой тенью подымалось за ним сквозное крыло.

Крылатое существо, тихо звеня, стало сходить в глубокий снег по ступенькам.

На мгновение все показалось сном: арфа, метель, тьма, ресторация "Неаполь", и он без фуражки, у железных перил.

Перед ним стояла молодая женщина или девушка, худенькая, в короткой шубке и в платке, повязанном поверх шляпки. Он увидел сквозь косое мелькание ее тонкое остроносое лицо, с темными близко поставленными глазами, ее оренбургский платок, завязанный на груди крест-накрест, узлом, и, на маленькой руке, нитяную перчатку, с порванными пальцами.

Она стянула с плеча широкий ремень, поставила арфу с нестройным, печальным звоном в снег, выпрямилась.

- Это вы пели здесь? - резко окликнул Мусоргский, надевая фуражку.

Девушка посмотрела сумрачно.

- А то кто, само собой я, - сказала она грудным голосом.

- Что вы пели, ради Бога?

- Да чего вы, господин военный... Разное пела... Было бы зайти в трактир да послушать.

На ее усталом лице, едва дрогнула та манящая, заискивающая и равнодушная улыбка, с какой уличные женщины говорят с прохожими. Тревожная и сладостная жалость к девушке тронула Мусоргского.

Арфянка сквозь снег пригляделась к нему, оправила на груди платок:

- В такой непогоде извозчика не сыщешь, все по трахтирам сидят. А мне надо музыку мою волочить.

- Позвольте вам помочь, - с порывом сказал Мусоргский.

- Зачем, не надо.

Но он уже потянул к себе холодный ремень арфы, закинув ее за плечо. Позвенели струны.

- Пойдемте, - сказал он, - где-нибудь должны быть извозчики.

- Благодарим вас. Тут есть за углом ихняя стоянка.

Это было странное шествие, офицер, слегка согнувшийся под горбатой арфой, рядом с ним худенькая девушка, в шляпке с искусственным цветком, торчащим из-под платка.

Она шагала неловко, широко, стараясь попадать в ногу. Арфа была легче, чем думал Мусоргский. Он почти не чувствовал ее за спиной. Он слышал шелест снега по струнам, точно выросло за ним звенящее крыло.

Девушка молчала. В мелькании снега тонкое лицо, потуманенное паром, казалось Мусоргскому ликом темноглазого видения.

Его тронуло, как попутчица, идя с ним в ногу, по детски размахивает рукой в нитяной перчатке.

За углом, согнувшись в три погибели к хвосту побелевшей лошади, дремал привыкший ко всем непогодам Ванька. Он полупроснулся, когда его позвал седок и откинул медвежью полость, сваливши с нее снег.

От вьюги Мусоргский и девушка пригибались за тощую спину извозчика. Арфу они поставили в сани перед собой.

- Вам куда? - спросил Мусоргский спутницу.

- Да пусть на Подъяческой на углу остановится.

Она смотрела перед собой, думая о чем-то, и тонконосое лицо, очерченное беловатым, косо бегущим снегом, было замкнутым, суровым. Обе руки она сунула, согревая, на грудь шубки, под узел платка.

- Вы, стало быть, арфянка, певица?

Девушка молча кивнула головой. Он знал, что по питерским трактирам, ресторациям второго разряда ходят уличные певицы с арфами. В остроносой девушке, обмотанной платком, в ее шляпке с поникшим тряпичным цветком, было что-то трогательное и смешное. Мусоргский с улыбкой сказал:

- Вы, может быть, вспомните все же, что пели в "Неаполе" перед тем, как выйти на улицу...

- Как выдти на улицу, - повторила она. - Не помню. Всякое пела.