Диалоги (октябрь 2003 г.)   ::   Гордон Александр

Поэтому действительно неладное состояние и в русской церкви, и в христианстве в целом и его собственное положение заставляли его ставить такие вопросы, как, например, в «Темном Лике». «Темный Лик», кстати, это название Христа. «Лик» надо писать с большой буквы, хотя пишут иногда с маленькой – «Темный Лик» имеется в виду Лик Господа Бога. Но вопросы Розанов ставил философические. Поразительно то, что у Розанова определение вещей всегда философское. Допустим, «Иисус сладчайший и горький мир». Такие двойные дуалистические расклады – это чисто философический, логический подход. Поэтому он был очень ярким, с одной стороны, а с другой стороны, неверным, и многие проблемы просто пропадали, не решались, не решались при помощи этого тупого орудия.

И таким образом он дошел до 17-го года, когда уже пропала цензура, и он переехал в Сергиев Посад, и стал писать «Листки» и журнальчик «Апокалипсис нашего времени», который должен был издаваться раз в две недели, а потом раз в месяц. И выпустил десять сборников, но так и не были изданы 50-60 выпусков. Сейчас они вышли отдельной книгой, здесь нужно разбираться и разбираться. Здесь вопросов очень много.

А.Г. А тот третий кризис, о котором вы говорили?

В.С. И вот он подошел к революции с этим багажом, который он вынес из 96-97-98-го годов. С этим багажом он и шел – шел с разными колебаниями. В «Уединенном» он пишет: «Иду в церковь, идут, действительно, все лучшие люди – священники, все люди в церкви, а я один…» Мало того, его жена, православная, она вышла из священнического рода из города Ельца, и по матери она даже родственница знаменитого Иннокентия Херсонского, крупного богослова. Она его все время пеняла, что он буйствует. А Розанов необыкновенно ее любил и в «Опавших листьях» прославил ее: как женщину, и как мать, и как жену. И Розанов мучился, и однажды посетил его Бог, Бог в виде страха – что я делаю?

И особенно, когда в 1910 году жену ударил паралич, он принял эту вину на себя, как свой грех, и сказал: «Иду в церковь, иду в церковь, иду». Но, однако, от натуры он не мог так быстро отказаться. И где-то в 1917 году, в сентябре месяце он решается переехать в Сергиев Посад, потому что Петроград был голодный и холодный, а у него было четыре дочери, и все 18-летние, молодые все, и он очень трепетно относился к семье, и он переехал. Он думал не только о Сергиевом Посаде, он писал Устинскому в Великий Новгород, писал в Полтаву и в другие города, но выбрал Сергиев Посад. Надвигался голод, а Розанов все-таки не был бойцом жизни, он боялся голода, потому что он пережил в детстве полную нищету. И в 90-х годах, когда он переехал из провинции в Петроград, он тоже переживал почти полную нищету. Девочка у него, Наденька, семимесячная, от менингита скончалась, он буквально трепетал от несчастий. Поэтому он переехал с надеждой как-то спасти семью и самому спастись, было у него как-то предчувствие гибели. Гибели от голода, и, собственно, он и умер от голода – от катастрофы России и от голода.

Он снял в Сергиевом Посаде дом. Дом, кстати, до сих пор целый, в нем есть мемориал, и ежегодно 5 февраля отмечается день памяти Розанова. Последние лет 10 приезжает на могилу группа интеллигентов, обычно из Фонда культуры. Вскорости, через год, в 18-м году, осенью, он уже погибал от недоедания. 24 ноября его разбил инсульт, он лег на одр болезни и больше не поднимался. Возле него были две дочери, Надя и Таня. И за две недели до смерти с ним происходит переворот.

Переворот этот был необыкновенный, потому что всем известно, как он из Сергиева Посада взывал к читателю: «Помоги, читатель, своему писателю». Сметанки любил покушать, это всем известно…

И вдруг он говорит Наде: «Господи, Надя, мы нищие, нищие, с нами только Бог, и как хорошо, что мы нищие». Потом говорит: «Что-то со мной творится неладное, что-то мне все удвояется, учетверяется.