Диктатура сволочи   ::   Солоневич Иван

Дядя намекнул, что за две тысячи марок можно восстановить непорочную генеалогию есаула И.. Есаул И., кажется, послал дядю в нехорошее место и пытался сослаться на европейскую культуру и прочее в этом роде культура не помогла. Дядя ушел. Через неделю И. стали отказывать его заказчики; фирма подозрительна. Заказчики не хотели иметь дело с подозрительной фирмой - их тоже могли объявить подозрительными. Теперь уже сам И. отправился отыскивать партийного дядю - и это обошлось ему не в две, а в пять тысяч марок, причем раньше дядя сам пошел к И., а теперь И. должен был околачиваться по передним и приемным. И, приняв взятку, партийный дядя поучительно сказал, чтобы это было в последний раз, что при дальнейшей строптивости и пять тысяч не помогут. Дальнейшей строптивости инженер И. кажется не проявлял. Он пришел ко мне на чисто политическую консультацию: неужели, в самом деле в германском Берлине то же самое, что в советской Москве?

Дахау и Соловки, Бельзен и ББК, Гестапо и НКВД, газовые камеры и чекистские подвалы - это то, что непосвященный наблюдатель видит со стороны. Арийские и пролетарские удостоверения - это то, что со стороны видно плохо. Это - небольшой отрезок того бюрократического способа управления, который стремится прежде всего запугать господствующую расу или господствующий класс, немцев, мессиански призванных спасти человечество, или пролетариат, так же мессиански призванный спасти то же злополучное человечество. Оба мессии на практике превращаются в рабочее быдло, и бюрократия поставляет им все для быдла необходимое: ярмо, кнут и корм корма меньше, чем чего бы то ни было другого: "Бюрократ там правит бал!"

По целому ряду исторических причин русская литература особенно богата всякого рода разоблачениями, обличениями и осмеяниями бюрократии. Может быть именно от того, что и сама она выросла из служилых рядов. Лев Толстой в "Анне Карениной" был далек от какой бы то ни было сатиры: он рисовал быт близкий и милый ему быт - титулованного и чиновного русского дворянства. Князь Облонский обладал, по Толстому, идеальным свойством бюрократа: "совершеннейшим безразличием к тому делу, которым он руководил". Лев Толстой, несмотря на свои путешествия "в народ", все-таки очень мало знал ту сторону быта, которая была подчинена бюрократам, исполненным совершеннейшего безразличия к своему делу. Это была тяжелая сторона. Но кн. Облонский был добродушнейшим человеком, человеком очень культурным и, главное, человеком, который совершенно искренне полагал, что он, князь, потомок длинного ряда предков, имеет законное, наследственное право на синекуру с жалованием в шесть тысяч в год. Он был благодушным русским барином - вот того поколения, которое уже начало пропивать дедовское наследие, но не успело пропить его окончательно. Кн. Облонский уже пропил имения - свое и своей жены, но общие экономические источники русского барства еще не иссякли и едва ли кн. Облонский мог предполагать, что они иссякнут. Говоря короче, кн. Облонский был уверен во всем: в незыблемости мироздания, в своих правах на синекуру, в наличии дядюшек и тетушек, которые не могут не выручить в минуту жизни трудную, а также и в наличии родственников, которые должны же, в конце концов, помереть и оставить наследство. Кн. Облонский был, вероятно, не очень плохим бюрократом. И, кроме того, он был очень далек от какого бы то ни было всемогущества. В конце концов, ему, князю, рюриковичу и прочее пришлось идти в приемную "жида концессионера" и там, в приемной представителя стихии свободной конкуренции, ждать подачки - и не получить ее.

Князя Облонского выперли вон.