Приют утопленников   ::   Сименон Жорж

Затем шло курсивом:

«Мутные волны Луэна поглотили преступников и их жертву».

То был самый неприятный период расследования. Мегрэ был ожесточен и ни с кем не разговаривал, только сердито ворчал в ответ, пил пиво и курил свою трубку, расхаживая взад и вперед по комнате, точно медведь в клетке. В этот начальный неопределенный период поступающие сведения словно противоречат друг другу, и тщетно ищешь среди всей массы фактов путеводную нить, на каждом шагу боишься впасть в ошибку и пойти по ложному следу.

В довершение несчастья гостиница плохо отапливалась, тут было центральное отопление, что для зябкого Мегрэ было сущим наказанием. Готовили здесь скверно, да еще повариха разбавляла соус, чтобы удовлетворить растущий спрос.

— Надеюсь, вы меня извините за то, что я вам скажу, комиссар…

С тонкой улыбкой капитан Пийман подсел к Мегрэ, угрюмому и мрачному, как само ненастье.

— Я знаю, вы на меня сердиты. Но я просто счастлив, что мне удалось вас задержать: я начинаю думать, что этот столь заурядный поначалу дорожный инцидент постепенно становится одним из самых таинственных дел, какие только можно себе представить.

Вместо ответа Мегрэ положил себе в тарелку картофельного салата, сардин и свеклы — обычную закуску плохих ресторанов.

— Когда мы узнаем, кто эта красивая влюбленная девушка…

К двери гостиницы подкатила большая машина, забрызганная грязью. Шофер в ливрее открыл дверцу седеющему мужчине, который инстинктивно отшатнулся от фотографов, на всякий случай целивших на него свои аппараты.

— Глядите! — тихо произнес Мегрэ. — Держу пари, что это ее отец!

Комиссар не ошибся, однако напрасно он опасался тягостной сцены. Нотариус Ла Поммерэ держался с замечательной выдержкой и достоинством. Он умело и уверенно уклонился от осаждавших его журналистов и последовал за Мегрэ в маленькую гостиную.

— Жермен Ла Поммерэ, нотариус из Версаля, — представился он.

И профессия его, и город, где он жил, как нельзя более подходили к его высокой породистой фигуре, матовой коже и спокойным чертам лица, которые лишь чуть дрогнули, когда он, опустив взгляд, спросил:

— Вы нашли ее?

— Я вынужден, — со вздохом сказал Мегрэ, — задать вам несколько вполне определенных вопросов, за которые заранее прошу меня извинить.

Нотариус сделал жест, означавший: «Ну что ж, ничего не поделаешь…»

— Прежде всего, можете ли вы мне сказать, как вы пришли к мысли, что ваша дочь могла быть замешана в этой истории?

— Вы сейчас поймете. Моей дочери Вивиане семнадцать лет, но она выглядит на все двадцать. Я говорю в настоящем времени, хотя, вероятно, надо уже говорить в прошедшем. Она очень впечатлительна и порывиста, как и ее мать. Прав я или нет, но, особенно с тех пор, как я овдовел, я старался не противоречить ее желаниям. Я не знаю точно, где она познакомилась с этим Жаном Вербуа, но мне кажется, это произошло не то в плавательном бассейне, не то в спортивном клубе близ Булонского леса.

— Знакомы ли вы лично с Жаном Вербуа?

— Я видел его однажды. Моя дочь, как я уже сказал вам, очень импульсивна. Однажды вечером она вдруг ни с того ни с сего заявила: «Папа, я выхожу замуж!»

Мегрэ встал и резко распахнул дверь, бросив презрительный взгляд на журналиста, подслушивавшего у замочной скважины.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Сначала я решил отшутиться. Потом, видя, что дело обстоит серьезно, я попросил представить мне ее избранника. Таким вот образом однажды днем Жан Вербуа появился в Версале. Мне сразу не понравилась одна деталь: он приехал на дорогой спортивной машине, взятой у товарища. Не знаю, поймете ли вы меня. Молодые люди имеют право на честолюбие, но мне не нравится, когда в двадцать лет таким дешевым способом удовлетворяется стремление к роскоши, особенно к роскоши дурного тона.