Горгий   ::   Платон

Обратимся теперь ко второму нашему разногласию: самое ли большое зло для преступившего справедливость, если он понесет наказание (так считаешь ты), или еще большее зло - остаться безнаказанным (так считаю я). Но одинаково ли мы понимаем эту пользу Я имею в виду, что человек становится лучше душою, если его наказывают по справедливости. Пол. Естественно! Сократ. Значит, неся наказание, он избавляется от испорченности, омрачающей души? Пол. Да. Сократ. Так не от величайшего ли из зол он избавляется? Рассуди сам. В делах имущественных усматриваешь ли ты для человека какое-нибудь иное зло, кроме бедности? Пол. Нет, одну только бедность. Сократ. А в том, что касается тела? Ты, вероятно, назовешь злом слабость, болезнь, безобразие и прочее тому подобное? Пол. Разумеется. Сократ. А ты допускаешь, что и в душе может быть испорченность? Пол. Конечно, допускаю. Сократ. И зовешь ее несправедливостью, невежеством, трусостью и прочими подобными именами? Пол. Совершенно верно. Сократ. Стало быть, для трех этих вещей - имущества, тела и души - ты признал три вида испорченности: бедность, болезнь и несправедливость. Пол. Да. Сократ. Какая же из них самая постыдная? Верно, несправедливость и вообще испорченнность души? Пол. Так оно и есть. Сократ. А раз самая постыдная, то и самая плохая? Пол. Как это, Сократ, не понимаю. Сократ. А вот как. Самое постыдное всегда причиняет либо самое большое страдание, либо самый большой вред, либо, наконец, то и другое сразу... А быть несправедливым, невоздержанным, трусливым, невежественным больнее, чем страдать от бедности или недуга? Пол. Мне кажется, нет, Сократ. Сократ. Однако, если среди всех испорченностей самая безобразная - это испорченность души, она безмерно, чудовищно превосходит остальные вредом и злом: ведь не болью - боль ты исключил. Пол. Видимо, так. Сократ. Но то, что приносит самый большой вред, должно быть самым большим на свете злом. Пол. Да. Сократ. Стало быть, несправедливость, невоздержанность и вообще всякая испорченность души - величайшее на свете зло? Пол. Видимо, так. Сократ. Значит, искусство наживы избавляет от бедности, врачебное искусство - от болезни, а правый суд - от невоздержанности и несправедливости. Какая же среди этих вещей самая прекрасная? Пол. Правосудие намного выше всего остального, Сократ. Сократ. Пойдем дальше. Если есть двое больных - телом или душою, все равно, - который из них несчастнее: тот, что лечится и избавляется от зла, или другой, который не лечится и все оставляет как было? Пол. По моему мнению, тот, кто не лечится. Сократ. Не ясно ли нам, что наказание освобождает от величайшего зла - от испорченности? [...] Возмездие вразумляет и делает более справедливым, оно владеет целебною силой против испорченности. Пол. Да. Сократ. И стало быть, хуже всех живет тот, кто остается несправедливым и не избавляется от этого зла. Но они, мой милейший, достигают примерно того же, чего достиг бы больной, если он одержим самыми злыми болезнями, но ответа за свои телесные изъяны перед врачами не держит - не лечится, страшась, словно малый ребенок, боли, которую причиняют огонь и нож. Или ты думаешь по-другому? Пол. Нет, я тоже так думаю. Сократ. Он, видимо, просто не знает, что такое здоровье и крепость тела. ...Боль, причиняемую наказанием, они видят, а к пользе слепы и даже не догадываются, насколько более жалкая доля - постоянная связь с недужной душою, испорченной, несправедливой, нечестивой, чем с недужным телом, а потому и делают все, чтобы не держать ответа и не избавляться от самого страшного из зол: копят богатства, приобретают друзей, учатся говорить как можно убедительнее. А если все же совершит неправое дело - он ли сам или кто-нибудь из тех, кто ему дорог, - нужно по доброй воле идти скорее туда, где нас ждет наказание: к судье, все равно как к врачу, нужно спешить, чтобы болезнь несправедливости, застарев, не растлила душу окончательно и безнадежно.