Приступить к ликвидации   ::   Хруцкий Эдуард Анатольевич

 — Так, — еще раз повторил он, — хоть что-то у тебя есть?

Данилов посмотрел в окно. По заснеженной Петровке метель гнала редких прохожих. Он помолчал, достал папиросу, прикурил.

— Не знаю, товарищ начальник, не знаю, так, слабые наметки.

— Садись, — начальник опустился в кресло, — сейчас Серебровский зайдет, помозгуем втроем.

Данилов посмотрел на ладную, подтянутую фигуру начальника МУРа и вспомнил, как тот в мае сорок первого рассказывал ему о диете, на которую сел, чтобы похудеть.

— Ты еще смеешься, Иван?

— Да вспомнил, как ты на диету садился перед войной.

В редкие минуты, когда они оставались вдвоем, Данилов и начальник МУРа по-прежнему были на «ты», как в те далекие годы, когда совсем молодыми пришли в уголовный отдел ВЧК. С тех пор они шли по жизни рядом, и Данилов совершенно не завидовал тому, что его друг внезапно из начальника отдела стал руководителем МУРа.

— Жизнь, Ваня, у нас с тобой почище, чем в санатории «Мацеста»…

Начальник не договорил, дверь распахнулась, и в кабинете появился полковник Серебровский — стремительный, цыганисто-красивый и всегда веселый.

Данилов знал полковника много лет, видел все его падения и взлеты, и его всегда поражала легкость характера Серебровского. Он жил просто и весело, находя хорошее в любой, самой плохой, ситуации.

— Ну вот и я, — сказал он, усаживаясь и весело поглядывая на Данилова, — давай, Ваня, поведай нам страшные уголовные тайны Москвы.

— Да что говорить-то. Я же все написал в рапорте. Три преступления. На Башиловке ограблена машина с продуктами, шофер и экспедитор убиты. На улице Красина взят магазин, причем сторож найден убитым на улице. На Полянке — квартира. Унесено много ценных вещей. Хозяин ничего толком сказать не может. Открыл дверь, хотел вынести мусор, его ударили по голове, он потерял сознание, заволокли в квартиру, надели мешок на голову, связали.

— А что взяли? — поинтересовался начальник.

— Золото, хрусталь в серебре, несколько отрезов габардина, бостона, коверкота, два кожаных пальто, фетровые бурки, колонковую и каракулевую шубы. Деньги двадцать тысяч и на девять тысяч облигаций золотого займа.

— Кто потерпевший?

— Минин, солист Москонцерта, — ответил Серебровский.

— Это какой Минин? Утомленное солнце?.. — поинтересовался начальник.

— Именно он, жена его работает в жанре художественного свиста. Пластинка есть, танго «Соловей» высвистывает.

— Они хорошие люди, — перебил Серебровского Данилов, — работают во фронтовых концертных бригадах.

— Ты, Иван, — начальник достал рапорт Данилова, — объединяешь эти три преступления воедино. Основания?

— Там написано.

— Ты поведай нам с Серебровским. Бумага бумагой, а мысли мыслями. Мы послушаем, а потом я тебе еще один вопрос задам.

Данилов помолчал, поглядел на начальника. Тот смотрел, откинувшись в кресле, лицо его было серым и отечным. И Данилов подумал, что начальник смертельно устал, впрочем, как и все они.

— Начну с Башиловки. Фургон остановили неизвестные на проезжей части, экспедитору, вылезшему из машины, нанесли удар тупым предметом по голове…

— Ломом, что ли? — начальник прикурил новую папиросу.

— Или ломом, или монтировкой, смерть наступила мгновенно, шофера застрелили.

— Пулю и гильзы нашли?

Данилов вспомнил грязно-серый рассвет, машину-фургон с распахнутыми дверцами, тело человека у колеса и труп шофера, навалившийся на руль. Было темно и холодно, руки стыли даже в перчатках. Эксперты запалили маленький костерок и по очереди отогревали пальцы.

— Есть, — крикнул самый молодой оперативник Сережа Белов, — нашел!

Данилов подошел к нему и увидел на снегу маленький квадратный след. Его сделала еще горячая гильза, выкинутая отсекателем.