Пробить камень   ::   Незнанский Фридрих Евсеевич

Турецкий засмотрелся: было в этом что-то неправдоподобно оперное, но зрелище, нельзя не признать, завораживало. Забавно было, что все происходило под громкую музыку какой-то попсовой песенки из «Фабрики звезд».

Буцаев уложил всех троих на маты, поймал на себе взгляд Турецкого и сразу подошел к нему.

— Меня Коломиец предупредил, что вы приедете.

На первый взгляд Турецкий дал ему лет двадцать шесть — двадцать восемь, но в ходе общения менял это мнение, постепенно прибавляя по три-четыре года, пока не остановился в районе сорока пяти.

Из-за громкой музыки говорить было трудно, и Турецкий показал на уши: нельзя ли, мол, приглушить? Приглушили.

— Когда я был моложе, — сказал Буцаев, — то любил более сложную, так сказать, серьезную музыку. Но чем больше я погружался в кинематографическую работу, тем больше скатывался к низким жанрам.

— Почему же это?

— Дело в том, что как раз вот такие простенькие, стопроцентно попсовые мелодии чаще всего служат источником грубого вдохновения. Очень трудно вдохновиться сложной, утонченной музыкой. Когда я работаю, я слушаю попсу. А настоящая музыка требует совсем другого состояния. Вот и студентов так же учу.

— Понятно. Расскажите, как вам работалось с Мэдисоном.

— Непросто.

— Почему?

— Потому что главный его принцип — никаких звезд.

— А вы, значит, считаете себя звездой?

Это было любопытно, до сих пор Турецкий не

слышал, чтобы каскадеры играли в кино приоритетную роль. Он почувствовал тут возможную лазейку для своего расследования.

— Я всего лишь требую к себе адекватного отношения, — уклончиво высказался Буцаев.

— Так почему Мэдисон не любит звезд? Потому что у его фильмов денег мало?

— Деньги ни при чем. Мэдисон считает: нельзя, чтобы актер затмил собой все. Звезды, мол, хороши для триллеров. А у него особое кино. И нельзя, что бы люди приходили на фильм с уже готовым мнением. Они должны увидеть просто доктора или сантехника, а не Де Ниро в этой роли.

Похоже, лазейки никакой не было, просто перед Турецким стоял еще один киноманьяк. Ничего нового о дне исчезновения Мэдисона Буцаев не сообщил.

— Кстати, как вы с ним познакомились?

— Он увидел меня в одном американском фильме.

Турецкий кивнул, чтобы скрыть свое невежество, и отправился ужинать в институтскую столовую. После чего поехал в общежитие. Там, помимо киноведа Кости и режиссера Вени, он несколько часов кряду проговорил с еще несколькими студентами:

— режиссером Мартой Юркевич,

— сценаристкой Таней Михолап,

— оператором Юрцом (именно так он просил его называть) Клементьевым,

— актером Шумахером,

— еще одним режиссером, Ильей Ермиловым.

Все это была общая компания молодых энтузиастов своего будущего дела. Студенты объясняли Турецкому, как делается кино, спорили о достоинствах Мэдисона и Плотникова и, кажется, знали обо всем на свете. Ермилов показался Турецкому наиболее примечательным из всех. Этот парень был очень себе на уме и что-то знал про себя и про остальных. С ним безусловно стоило продолжить общение.



ПЛОТНИКОВ



Когда Турецкий уже садился в машину, припаркованную у общежития, у него зазвонил мобильный.

— Александр Борисович, надо поговорить.

— А это кто?

— Казаков.

Теперь Турецкий узнал голос продюсера, прозвучавший с некоторой досадой. Ага, значит, тщеславия не чужды не только режиссеры.

— Ну, говорите, я слушаю.

— Не по телефону.

— Тогда приезжайте завтра на Большую Дмитровку.

— А что у нас на Дмитровке?

— Генпрокуратура.

— Еще хуже. Не хочу, чтобы меня у вас видели.

— Так где же тогда? — стал терять терпение Турецкий. — На «Мосфильме», что ли? Или у вас, на Кутузовском?

— Давайте во ВГИКе. Прямо сейчас. У меня занятия с заочниками, скоро закончатся. Подъезжайте. — И Казаков дал отбой.

Однако наглец, подумал Турецкий.