Яд и корона (Проклятые короли - 3)   ::   Дрюон Морис

- Славный способ нашел поэт отомстить своим врагам и облегчить свою душу, - смеясь, воскликнул Филипп Пуатье. - А куда же он поместил мою родню?

- В чистилище, ваше высочество, - ответил Адам Эрон, который по общей просьбе пошел за поэмой, переписанной от руки на толстом пергаменте.

- А ну-ка прочтите нам, что он о них говорит, а еще лучше переведите, не все тут понимают итальянский язык.

- Не смею, ваше высочество.

- Да ничего, пустяки, не бойтесь... Мне хочется знать, что думают о нас те, кто нас не любит.

- Мессир Данте выдумал, будто бы он встретил тень, которая громко стенала. Он спросил эту тень о причине ее горя, и вот какой получил ответ.

И Адам Эрон начал переводить эпизод XX песни:

Я корнем был зловредного растенья,

Наведшего на божью землю мрак,

Такой, что в ней неплодье запустенья.

Когда бы Гвант, Лилль, Бруджа и Дуак

Могли, то месть была б уже свершенной;

И я молюсь, чтобы случилось так.

- Эге, да это же прямое пророчество и, главное, полностью соответствует тому положению, в котором мы ныне очутились, - воскликнул граф Пуатье. Этот поэт хорошо знал наши фландрские докуки. Продолжайте.

Я был Гугон, Капетом нареченный,

И не один Филипп и Людовик

Над Францией владычил, мной рожденный.

Родитель мой в Париже был мясник;

Когда старинных королей не стало,

Последний же из племени владык

Облекся в серое, уже сжимала

Моя рука бразды державных сил...

- А вот это неправда от начала до конца, - прервал чтеца граф Пуатье, вытягивая свои длинные ноги. - Просто глупая легенда, которую пустили в свое время, чтобы нам навредить. Гуго Великий происходил от герцогов Франции.

Все время, пока длилось чтение, Филипп не переставал комментировать поэму, то спокойно, то насмешливо отражая злые нападки итальянского поэта, уже прославившегося в своей стране. Данте обвинял Карла Анжуйского, брата Людовика Святого, не только в том, что тот убил законного наследника неаполитанского престола, но также заточил в темницу святого Фому Аквинского.

- Вот и отделал наших кузенов Анжуйских, - вполголоса произнес граф Пуатье.

Но особенно сильно проклинал Данте, с особенной яростью ополчался он на другого Карла, который разорил Флоренцию и пронзил ее чрево, по словам поэта, "тем самым копьем Иуды".

- Эге, да это же наш дядя Карл Валуа, это его он так расписал! произнес Филипп. - Вот откуда эта злоба итальянцев. Он нажил нам в Италии добрых друзей!

Присутствующие переглянулись, не зная что сказать, Но они заметили, что Филипп Пуатье улыбается, потирая свой лоб узкой, очень белой рукой. Тогда они тоже осмелились рассмеяться. В окружении графа Пуатье недолюбливали его высочество Карла Валуа!

Лагерь графа Робера Артуа представлял совсем иное зрелище, чем лагерь графа Пуатье. Здесь, словно назло дождю и грязи, царили постоянное оживление и такой беспорядок, какой и нарочно не устроишь.

Граф Артуа сдал сопровождавшим армию торговцам места вокруг своего шатра, заметного издалека благодаря алым полотнищам и развевающимся над ним стягам. Кто хотел приобрести себе новую портупею, заменить пряжку на шлеме, найти железные налокотники или починить порвавшуюся кольчугу, все тянулись сюда. У самого входа в шатер мессира Робера шла непрерывная ярмарка, да и непотребных девок он поселил поближе, так что мимолетные утехи зависели от его милости, и он при желании оказывал соответствующие услуги своим друзьям.

Зато лучники, арбалетчики, конюхи, оруженосцы и сервы были оттеснены от графской резиденции и ютились кто где мог: или в крестьянских домах, выдворив предварительно хозяев, или селились в шалашах, именуемых "листвянкой", или просто устраивались под повозками.

В просторном пурпурном шатре говорили не о поэзии.