Красный десант   ::   Фурманов Дмитрий Андреевич

Юсь остановился, словно вдумываясь в то, что услышал, дернул два-три раза теплыми шелковистыми ушами и отвернулся от мерина.

- То-то, - объявил торжественно Танчук.

- А што - "то-то"? - спросил усмешливо Чобот.

- Не видишь? Слово понимает...

- Ну, вижу: стоит как стоял, - поддразнивал Чобот.

- Грызть хотел, ерыга...

- Все чего-нибудь хотят, - философически брякнул Щеткин.

На минуту все замолчали.

- Товарищи, - обернулся к ним Ганька, - а верно, что лошадь привыкает к хозяину и понимает, што он ей говорит, - правда? А?

- Так вон, хоть бы сичас... - начал было Танчук.

- Ясно, - прогремел Чобот, перебивая его. - Иной скажешь, дескать, посторонись-ка, а она и жмякнет тебе копытом на ногу... все понимает, да еще как...

- Нет, товарищи, понимает, - вмешался Коцюбенко, - только кормить надо. Ты кормишь, тебя и понимает. И слушает одного тебя. У отца вороной жеребец - одного его подпускал, а соседу, Антипу, руку прогрыз, мясо вырвал... Один отец ходил - с ним, как ягненок.

- Кто кормит, тот любит, - поддержал его Ганька. - А любовь все понимают. Поди-ка пни лошадь ни за што, думаешь, не обидится? Как же... Сразу поймет... А холку потрепли - замрет, ждет, что станут еще трепать... Все, братец, понимает.

- Непременно так, - поддержал и Танчук.

По берегу шла девушка в розовом платке; она смотрела на баржи и кого-то, видимо, искала.

- Ай, Дуня-Груня, - крикнул Чобот, - не видишь, что ли?

Девушка улыбнулась и шла дальше.

- Хоть платочек на дорогу подари, - смеялся он.

- И глядеть-то не хочет, - ввернул Щеткин.

- Тебя видит, пугается... - бросил Чобот.

- Сам-то хорош, кобыла березовая...

Все рассмеялись.

- Ганька, - сказал Коцюбенко, - хочешь, гармошку принесу, петь будешь?

- Чего же не петь, буду, - согласился Ганька.

Коцюбенко пропал среди мешков и коней и скоро воротился с гармонью. Сел на бревно и, как полагается, минуту или две пробовал голоса, тянул ноты, мурлыкал что-то про себя, брал всевозможные аккорды.

- Ну, што? - вытянулся он вопросом к Ганьке.

- Што хочешь...

- Давай - "За острова на стержень"...

- На стрежень, - поправил Ганька. - Только помогать - один не стану...

- Начинай! - согласились разом Чобот и Танчук.

Ганька запел. Сначала тихо, будто пробуя и приноравливаясь, потом громче, громче, громче...

Он уже поднялся на ноги, лицом обернулся к реке и пел не людям волнам Кубани.

Гармошка подыгрывала плохо; Коцюбенко почти совсем не умел на ней играть, но это дела не портило. Пока Ганька запевал - Коцюбенко притихал, вслушиваясь в серебряный Ганькин голос, а когда он хотел дать гармошке ход - было уже поздно: ребята подхватывали громовыми голосами вторую половину куплета и не давали Коцюбенко проявить себя как следует... Уж вся баржа пригрудила к певцам и слилась с ними в общей песне... Ганька заканчивал и повторял первый куплет:

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны...

Бурею вырвались грудные, сильные голоса:

Выплывают расписные

Стеньки Разина челны...

В эту минуту певцов качнуло в сторону. Пароходы - незаметно, бесшумно, без свистков - снялись с места, отчалили от берега, потянули за собой баржи...

Словно огромные чудовища, длинной лентою вытянулись суда по реке. Было в этом зрелище что-то одновременно и торжественное и жуткое: отряд уплывал в неприятельский тыл.

Этого никто не знал, но уже чувствовали и понимали все по характеру стремительных сборов, что предстоит что-то значительное и очень важное. Беззаботная веселость, царившая на баржах и пароходах, пока они стояли у берега, уступала теперь свое место какому-то трезвонапряженному и сосредоточенному состоянию. Это была не трусость, не растерянность, не малодушие - это была непроизвольная психологическая подготовка к грядущему серьезному делу.