Кучер   ::   Кукаркин Евгений

Раньше был Петров.

- Петров, Петров, но Петров у нас вписан на доску золотыми бук...вами. Вы же здесь... на заставе... сложили свою голову.

- Ранен я был, выжил. Покажите ка мне эту доску.

Замполит ведет меня к краю забора. Там большая гранитная плита, где вырезаны щипающие сердце слова: "Здесь на Хоросской заставе в 1929-30 годах в борьбе с басмаческими бандами погибли бойцы отряда..."- дальше перечень из пяти фамилий, среди них моя и Коновалова. В конце: "... Вечная слава героям." Хорошо хоть Лешку Коновалова вписали здесь. Кто потом вспомнит, что его замучили в застенках ОГП, пусть будет лучше здесь.

- Как же быть? - стонет замполит, - Мы не успеем к приезду Черненко заменить доску или стереть вашу фамилию.

- Ничего не делайте, оставьте все как есть. Я все равно когда-нибудь умру и пусть меня люди чтут здесь.

- Пойдемте, я ваш домик покажу.

Черненко приехал с огромной свитой. Играл оркестр, бегали военные. Гость подошел доске с именами погибших в 30 году, постоял и для прессы чуть выдавил слезу.

- Сейчас, товарищ Черненко, мы вам сделаем сюрприз, - радостно улыбается майор, начальник заставы.

Он выталкивает меня.

- Петров?

В глазах у Константина Устиновича гамма чувств от растерянности до ярости. Потом глаза принимают жалостливое выражение, он бросается ко мне и обнимает.

- Петров, жив значит.

- Здорово, Кучер, - шепчу я ему на ухо.

Тело его вздрагивает и он так же мне шепчет.

- Не порти праздник, прошу.

Черненко выпрямляется.

- Как приятно встретить старых друзей. По дороге к светлому будущему мы теряли сотни и тысячи людей. И все таки мы победили. Я рад, что я не один, что нас уже двое и это мы здесь делали историю, того нелегкого времени.

Опять его понесло. Кучер еще раз пожал мне руку и пошел к трибуне, сколоченной к его приезду.

Вечером он уезжал. Меня попросили зайти в канцелярию заставы. Внутри домика все изменилось, красиво под орех отделанные стены, занавески на окнах, кресла, стулья, сейф, а стол то какой. За ним кстати сидит он, Черненко. В комнате кроме нас никого.

- Садись сюда, - начал Кучер, указывая рукой на кресло у стола. - Я хочу поговорить с тобой. Как товарищу служившему здесь со мной, я предлагаю почетную старость.

- Что это значит?

- Повышенная пенсия, квартира в Москве, медицинское обслуживание по высшему классу, спец дача.

- За что же мне такие почести?

- За то, что я был здесь с тобой. За то, что мы пережили много неприятного в то время.

Он прямо не говорит, но я то понимаю, что он хочет. Кучер хочет, чтобы я молчал.

- Значит сделка, за мою немоту.

Черненко молчит и буравит меня глазками.

- Кстати, ты в сегодняшней речи умолчал, что начал служить добровольно в Джаркентском ОГПУ и тебя выслали сюда, за нарушение дисциплины. Почему то рассказал присутствующим о том, что твоя служба началась здесь.

- Моя настоящая служба началась здесь.

- А как те десятки убитых из твоего маузера в затылок...?

- Врешь. Не было это. Нет доказательств.

- Ну еще бы. Степка убит как дезертир. Комарова в 1954 году расстреляли, за активное участие в тройках. Все остальные повымирали, погибли или были по твоим доносам, замучены в лагерях и тюрьмах. Джаркентские архивы сгорели...

- Не было этого.

- Не было расстрелов откочевок, нищих дунган...

Кучер молчит.

- Так это было или нет? - настаиваю я.

- По всем документам, мы били банды басмачей, - выдавливает он.

- Ну и, сволочь же ты.

Его губы сжаты до белизны, глаза темнеют яростью в глубоких глазницах.

- Ты еще пожалеешь...

- Иди ты...

Я встал и пошел к двери.

В поезде, в котором я возвращался в Кишинев, в дверь купе вдруг просунулась голова генерала, который предложил мне поездку на заставу в Хорос. Одет он как бродяга, обгоревший под солнцем пустынь.

- Сергей Михайлович, можно вас на минутку.