Маркхеим   ::   Стивенсон Роберт Луис

Я думал, что - раз уж ты существуешь - ты сердцевед. А ты хочешь судить меня по моим делам! Подумать только - по делам! Я родился и жил в стране великанов. Великаны тащили меня за руки с того первого часа, как мать даровала мне жизнь. Великаны эти - обстоятельства нашего существования. А ты хочешь судить меня по моим делам! Но разве тебе не дано заглянуть мне в душу? Не дано понять, что зло ненавистно мне? Неужто ты не видишь там, в глубине, четкие письмена совести, хотя и пребывающие нередко втуне, но ни разу не перечеркнутые измышлениями ложного ума? Неужто тебе не дано распознать во мне существо самое заурядное среди людей грешника поневоле?

- Все это изложено с большим чувством, - последовал ответ, - но я тут ни при чем. Твои логические выкладки меня не касаются, и мне безразлично, какие именно силы влекли тебя за собой, важно, что ты подчинился им. Но время летит; служанка идет не торопясь, разглядывает встречных на улице и щиты с афишами, но все-таки она подходит все ближе и ближе. И помни, это все равно, что сама виселица шагает сюда по праздничным улицам. Ты примешь мою помощь - помощь того, кому ведомо все? Сказать тебе, где лежат деньги?

- А что ты потребуешь взамен? - спросил Маркхейм.

- Пусть это будет моим рождественским подарком, - ответил неизвестный.

Маркхейм не удержался от горькой, но торжествующей улыбки.

- Нет, - сказал он. - Из твоих рук мне ничего не надо. Если б я умирал от жажды и твоя рука поднесла бы мне кувшин к губам, у меня хватило бы мужества отказаться. Пусть это покажется неправдоподобным, "о я не сделаю ничего такого, что ввергнет меня во власть зла.

- Я не возражаю против покаянной исповеди на смертном одре, - сказал незнакомец.

- Потому что не веришь в ее действенность! - воскликнул Маркхейм.

- Дело не в этом, - возразил ему неизвестный. - Пойми, что я смотрю на все такое под другим углом, и, когда жизнь человеческая подходит к концу, мой интерес к ней угасает. Человек жил у меня в услужении, бросал на ближних своих черные взгляды, прикрываясь благочестием, или же, подобно тебе, сеял плевелы между пшеницей, безвольно потворствуя обуревающим его страстям, и на пороге своего освобождения он может сослужить мне еще одну службу - покаяться, умереть с улыбкой на устах, и этим подбодрить более робких моих приверженцев, из тех, что еще живы, и вселить в них надежду. Я не такой уж суровый властелин. Испытай меня. Прими мою помощь. Ублажай себя в жизни, как ты это делал до сих пор; ублажай себя вволю, сядь за пиршественным столом повольготнее, а когда ночь начнет сгущаться и настанет время спустить шторы на окнах - поверь мне, ради собственного спокойствия, - тебе будет совсем не трудно уладить свои неурядицы с совестью и раболепно вымолить мир у господа бога. Я только что от такого смертного одра, и комната была полна людей, которые искренне скорбели и проникновенно внимали последним словам умирающего; и, взглянув ему в лицо, прежде такое каменное, не ведавшее милосердия, я увидел, как оно осветилось улыбкой надежды.

- И ты полагаешь, что я тоже такой? - спросил Маркхейм. - Что побуждения у меня низкие: грешить, грешить и грешить и под конец пробраться в царство небесное? Мне претит самая мысль об этом. Так вот оно, твое знание человеческой натуры! Или ты подозреваешь меня в такой низости только потому, что я попался тебе на месте преступления? Неужто же убийство деяние столь нечестивое, что оно способно иссушить и самые источники добра?

- Я не ставлю его в какой-то особый ряд, - ответил неизвестный. Всякий грех - убийство, так же как вся жизнь - война. На мой взгляд, род человеческий подобен морякам, гибнущим на плоту в открытом море, когда они вырывают крохи у голода, пожирая друг друга.