Мать Мария   ::   Гаккель Сергий

И в Четьях-Минеях, в свинцовой трубке, в упорных, жарких и бесплодных молитвах на холодном полу мое военное дело. Это для чего-то нужно, для войны, для России, для народа моего любимого... Для народа нужен только Христос - я это знаю".

Такая убежденность обязывала не только к аскетизму, но и к проповеди, и Лиза впервые начинает ощущать себя как "вестницу слова Господня".

Смотреть в туманы - мой удел:

Вверяться тайнам бездорожья,

И под напором вражьих стрел

Твердить простое слово Божье [...]

- так определила она свою роль в письме к Блоку от 20 июля 1916 года. Однако по отношению к самому Блоку она не смела предвидеть скорого успеха своей миссии. В другом стихотворении, в котором она изображает очередное свое посещение Офицерской улицы, где находилась его квартира (Блок просил ее проходить под окнами "почти каждый день", чтобы знать, "что кто-то меня караулит, ограждает"), она с грустью признается, что в данном случае еще не наступила пора "призывное слово прочесть":

Смотрю на высокие стекла,

А постучаться нельзя;

Как ты замерла и поблекла,

Земля и земная стезя.

Над западом черные краны

И дока чуть видная пасть;

Покрыла незримые страны

Крестом вознесенная снасть.

На улицах бегают дети,

И город сегодня шумлив,

И близок в алеющем свете

Балтийского моря залив.

Не жду ничего я сегодня:

Я только проверить иду,

Как вестница слова Господня,

Свершаемых дней череду.

Я знаю, - живущий к закату

Не слышит священную весть,

И рано мне тихому брату

Призывное слово прочесть.

Смотрю на горящее небо,

Разлившее свет между рам;

Какая священная треба

Так скоро исполнится там.

Но не одному Блоку предназначена священная весть. В лирическом предисловии к сборнику стихов "Руфь" (1916) его автор объявляет всем о своем призвании. Здесь же подчеркивается, что это не является лишь мимолетным увлечением. Как поэт и человек Елизавета Юрьевна незаметно созрела и вступила на определенную, хотя, может быть, и неожиданную дорогу:

Теперь свершилось: сочетаю

В один и тот же Божий час

Дорогу, что приводит к раю,

И жизнь, что длится только раз.

В этой книге, как отметил Д.Е. Максимов, она "выступает как христианский, религиозный поэт и остается им до конца своей жизни". И она говорит о себе как о человеке прозревшем, в каком-то смысле пророчествующем, избранном, подвластном:

"Неизбежность заставила меня подняться на высоты. Обреченный не знает: зачем, но ему дано иное знанье: так надо.

Оставив холмы и долину внизу, я видела сроки, и вера моя сливалась со знаньем, потому что я могла пересчитать, сколько холмов меня отделяет от них, и могла сверху проследить все изгибы дороги, ведущей к ним [...].

Волею, мне неведомой, я вновь спустилась в долины. Как паломник, иду я к восходу солнца. Тайна, влекущая меня с высоты, открылась мне: "если пшеничное зерно, падши на землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода". Перестала видеть, чтобы осязать, чтобы не только измерить разумом дорогу, но и пройти ее медленно и любовно.

Еще по-детски звучит моя земная речь, вновь познаваемая мною, еще случайными спутниками кажутся мне те, кто тоже идет на Восток и кому надлежит пересечь холмы. И мне, не забывшей сроков и не слившейся с дорогой, кажется, что сумраком окутана земля и что ноша моя - необходимый искус, а не любимое дело.

Если дано мне читать страницы еще несовершенного, если сквозь память о том, что было и что есть, я не забыла счета холмам и извивам дороги, - то всё же смиренно говорю: сейчас трудная цель моя взойти на первый пригорок; оттуда я увижу, как солнце подымается меж холмами; и, может быть, не мне будет дано видеть его восход из-за грани земли, из бездны темной и непознаваемой. Вероятно, что и я, как многие другие, умру, не дождавшись срока, который я видела с высоты. Но близок, близок он.