Мать Мария   ::   Гаккель Сергий

И "всё то, что определяло мою антибольшевистскую работу в советской России, по эту сторону фронта казалось почти большевизмом и, во всяком случае с точки зрения [белых] добровольцев, чем-то преступным и подозрительным". Ее немедленно арестовали. Из спешно изданных указов Кубанского правительства трудно было вывести, какое наказание ей грозит (ее обвиняли по одной из статей "указа № 10"): самое малое - три рубля штрафа, самое большое смертная казнь. Некоторые предсказывали последнее. Однако екатеринодарский военно-окружной суд (в значительной мере благодаря председателю суда - ей еще мало знакомому Д.Е. Скобцову) приговорил ее лишь к двум неделям ареста на гауптвахте. Это было в марте 1919 года: вскоре уже предстояла эвакуация и (как никто тогда не мог предвидеть) пожизненная эмиграция.

Четыре года спустя, оглядываясь на свою деятельность в Анапе, Елизавета Юрьевна отметила, что в масштабе такого маленького города "ничто не может окончательно заслонить человека. И стоя только на почве защиты человека, стремясь только к этой цели и отметая всё остальное, я могла найти "человеков" и среди партийных и принципиальных врагов". В обстановке гражданской войны и это было редким достижением. Как она сама писала, "в революции, тем более в гражданской войне, - самое страшное, что за лесом лозунгов и этикеток мы все разучаемся видеть деревья - отдельных людей". Однако она была не в силах "организовать лучшую жизнь трудящихся, обеспечить старых, строить больницы". В Анапе еле удавалось уберечь даже самое необходимое для жизни от расхищения, разрушения, злоупотреблений.

В 1942-1943 годах Анапе предстояло тяжкое испытание немецкой оккупации. Как раз в это время (в феврале 1943 года) немецкие оккупанты Парижа арестовали Елизавету Юрьевну (мать Марию), бывшую некогда городским головою в Анапе, и вывезли в Германию, где ее ожидали предельные унижения и мученическая смерть.

Об этой ее судьбе можно найти предвещания даже в ранних стихах, написанных в Анапе. В сборнике "Руфь" она писала:

Нежданно осветил слепящий, яркий свет

Мой путь земной и одинокий;

Я так ждала, что прозвучит ответ;

Теперь же ясно мне - ответа нет,

Но близятся и пламенеют сроки.

О, тихий отзвук вечных слов,

Зеленой матери таинственные зовы.

Как Даниил средь львиных рвов,

Мой дух к мучению готов,

А львы к покорности готовы.

В другом стихотворении подобные мысли высказаны еще яснее - оно заканчивается следующим стихом:

Так некогда здесь на земле неплодной

Цвела цветами мучеников кровь,

Лизал их раны дикий лев голодный,

И к муке шли они душой свободной,

Как Божьей милостью пойдем мы вновь.

А в третьем стихотворении это шествие уже изображается как личное несение креста:

Когда мой взор рассвет заметил,

Я отреклась в последний раз,

И прокричал заутро петел,

И слезы полились из глаз.

Теперь я вновь бичую тело;

Обречена душа; прости.

Напрасно стать земной хотела,

Мне надо подвиг свой нести.

Мечтать не мне о мудром муже

И о пути земных невест;

Вот с каждым шагом путь мой уже,

И давит плечи черный крест.

Под ним паду. В дорожной пыли

Пойму, что нет пути назад;

Сердца бездумные застыли

Под бременем земных утрат.

Многое здесь навеяно переживаниями последних лет (расхождение с первым мужем, неудавшаяся попытка приблизиться к земле). Но и в эмиграции эти предчувствия ее не покидали. В 1938 году она провидела "конец мой, конец огнепальный": за ее грехи (в то время она особенно тяжело переживала обвинения в нарушении устава) ее ведут на казнь.

Еще до смерти будет суд,

Мой, собственный и беспощадный,

Когда возьмут и унесут

Монашеский наряд нарядный.

С укором перечислят мне

Мои грехи святые сестры.

И суд велит гореть в огне.