Наброски углем   ::   Сенкевич Генрик

Если бы у нас, как подобает, издавались биографии всех наших знаменитостей, то из биографии этого незаурядного человека, портрета которого - не понимаю почему - не поместил пока ни один из наших иллюстрированных журналов, мы бы узнали, что первоначальное образование он получил в Ословицах, столице Ословицкого уезда, к которому принадлежала и Баранья Голова. На семнадцатом году юный Золзикевич дошел уже до второго класса и, вероятно, с такой же быстротой подвигался бы и дальше, если бы не наступили бурные времена, положившие раз навсегда конец его научной карьере.

С горячностью, свойственной молодости, Золзикевич, которого и раньше преследовала несправедливость учителей, став во главе сочувствующих товарищей, устроил своим обидчикам кошачий концерт. Затем изорвал книги, изломал линейки, перья и, покинув храм Минервы, ринулся в объятия Марса и Беллоны.

Это была пора в его жизни, когда брюки он носил не на голенищах, а в голенищах, пора, когда он певал с жаром, пышащим горькой и страшной иронией: "О, честь вам паны, магнаты!"* Кочевая жизнь, песни, облака табачного дыма, романтические приключения на постоях с молоденькими девушками, которые носили крестики на груди и ничего не жалели для "Родины и ее храбрых защитников", - такая жизнь, говорю я, гармонировала со страстной и мятежной душой молодого Золзикевича. Он находил в ней воплощение своей мечты, владевшей его умом с давних пор, когда он еще в школе, под партой зачитывался "Ринальдо Ринальдини" и другими произведениями, которые развивали ум и сердце и пробуждали воображение нашей молодежи.

______________

* "О, честь вам, паны магнаты!" - припев популярной революционной песни, написанной краковским поэтом Густавом Эренбергом (1818-1895).

Но у этой жизни были свои темные, вернее рискованные, стороны. Бешеная отвага слишком увлекала Золзикевича. Увлекала настолько, что - хоть этому верится с трудом - еще до сего дня показывают в Вжецёндзе плетень, через который не мог бы перескочить самый лихой конь, а пан Золзикевич однажды, бурной ночью, перескочил одним махом, охваченный страстным желанием сохранить себя на радость отечеству. Ныне, когда времена эти давно миновали, сколько бы раз ни приходилось пану Золзикевичу бывать в Вжецёндзе, поглядывал он на этот плетень и, сам себе почти не веря, думал: "Черт побери! Сейчас я бы так не сумел!"

Однако после этого сверхчеловеческого поступка, о котором говорилось даже в выходившей в то время газете, фортуна, охранявшая пана Золзикевича как зеницу ока, вдруг упорхнула от него, точно испугавшись его отваги. Не прошло и недели после описанного случая, как в одно прекрасное утро богатырская грудь пана Золзикевича встретилась - правда, благодаря провидению, которое всегда знает, что делает, - не с пулей, не со штыком, а с некоторым другим почти столь же зловредным инструментом, сплетенным из бычьей кожи и снабженным на кончике кусочком олова. Вышеописанный инструмент порядком попортил на лопатках и пояснице нежную кожу нашего симпатичного героя.

С этого времени в его мыслях и чувствах наступил решительный поворот. Лежа, - уткнувшись носом в обыкновенный сенник в деревенской корчме, он бессонными ночами думал-думал, как когда-то Игнатий Лойола*, и дошел в конце концов до уверенности в том, что каждый должен служить обществу тем оружием, которым он лучше всего владеет. Интеллигенция, например, должна служить головой, а не спиной, потому что голова есть привилегия интеллигенции и имеется далеко не у каждого, а спина есть у всех - и значит, напрасно он, Золзикевич, свою спину подвергал всяким случайностям. Что он - мог сделать еще для родины, продолжая идти прежним путем? Еще раз перескочить через какой-нибудь плетень? Нет! Достаточно было одного раза. "Пусть кто-нибудь другой перескочит!" - думал он.